– Почему он это делает? – спросила меня женщина, Хелен, за день до смерти.

Я стояла на коленях у ее кровати.

– Я не знаю.

– Почему он спас тебя? – настаивала она.

– Я попыталась его убить, – объяснила я. – Он оставил меня в живых, чтобы наказать.

Она покачала головой.

– Вряд ли, – пробормотала она. – У него могут быть свои причины, но я сомневаюсь, что наказание – одна из них.

От этих слов я похолодела, и впервые за все время, подумав о своем положении, почувствовала неуверенность.

Зачем еще всаднику держать меня при себе, если не для наказания?

Я вспомнила пытки, которым он меня подвергал, и неуверенность улетучилась. Хелен просто не знает, через что Мор заставил меня пройти. Все дело в этом.

Первым умер отец. Это был рослый детина, здоровенный, как танк. Я была уверена, что он продержится дольше остальных. И вот, поди ж ты, в самом начале четвертых суток он в последний раз хрипло закашлялся и скончался на широкой кровати, которую делил с женой.

К этому времени у Хелен уже не осталось сил, чтобы переложить его. Я как-то умудрилась стянуть на пол его покрытое язвами тело, но вытащить его из комнаты Хелен мне не позволила.

– Дети не должны видеть его… таким, – слабо протестовала она.

Так что я дотащила его до ванной комнаты, а Хелен вынуждена была лежать в нескольких метрах от его остывающего, гниющего трупа. И, хотя ее собственная смерть уже была близка, она прожила достаточно долго, чтобы осознать весь ужас происходящего.

Следующим был сын. Перед тем, как он умер, я принесла его в родительскую спальню, чтобы Хелен могла обнять его.

Она последовала за ним через два часа.

Последней уходила Стейси, их маленькая дочурка. Она умирала в пижамке с единорогами, лежа под потолком с наклеенными звездочками, светящимися в темноте. В горячечном бреду она звала маму, плача, просила о помощи папу, когда вскрывающиеся нарывы причиняли ей невыносимые страдания.

Я все время держала ее за руку, гладила по волосам, делая вид, что я ее мама – эта ложь приносила ей хотя бы небольшое утешение. Наконец и она отправилась вслед за родными. Тихо и мирно, словно вышла из одной комнаты и вошла в другую. Ее грудь поднималась и опускалась все реже и тише, пока не замерла совсем.

Это было двадцать минут назад. Или, может быть, час. Время насмехается над нами, когда этого меньше всего ждешь.

Я сижу рядом со Стейси и держу ее за руку, хотя знаю, что она умерла. Я многое повидала, служа пожарным, и, казалось, стала толстокожей, но это… это что-то совсем другое.

Она была ребенком. И умерла последней, и никто, кроме бывшего пожарного, не провожал ее в мир иной.

У меня за спиной со скрипом отворяется дверь.

– Пора ехать, – говорит Мор.

Я вытираю мокрые от слез щеки. Перекладываю руку Стейси ей на грудь, встаю и иду к двери.

Я прохожу так близко от него, что чувствую тепло его тела.

– Разве так необходимо забирать детей? – хриплым шепотом спрашиваю я.

Опустив руку мне на плечо, Мор выводит меня из комнаты.

– Хочешь, чтобы они умирали медленно?

– Хочу, чтобы они не умирали.

– Что, по-твоему, произойдет с ними, смертная, когда умрут все их родные? Когда эти дети останутся совсем одни? Думаешь, они смогут охотиться? Добывать себе пропитание?