После выступления этого молодого капитан-лейтенанта застолье оказалось каким-то скомканным и быстро сошло на нет. Все собравшиеся… наверное, в будущем многие не раз вспомнят это застолье и сказанные здесь слова – но сейчас они относились к ним крайне негативно. Что же касается самого графа Сноудона, он не видел в этом провала, отнюдь нет. Сказанное слово рано или поздно приведет к действию, на каждый вопрос рано или поздно найдется ответ, ведь не бывает вопросов без ответов. Россия была сильна всем, кроме одного: в вопросах власти и манипулирования властью она была поразительно наивна и незрела. Мысли всех тех, кто тут собрался, не шли дальше гвардейского переворота с воззванием к войскам и к народу. При отсутствии реальной политической борьбы – откуда взяться подобному опыту, согласитесь. И именно эта ахиллесова пята должна была рано или поздно привести к крушению и монархии, и России. Потому что, если элита заражается вирусом политических игрищ и интриг, если они заменяют реальное дело и реальное служение… если они заменяют даже зарабатывание денег, обычное и ничем не постыдное занятие для любого, рано или поздно элита страны входит в смертельный клинч с двором[46]. И кто бы ни победил, такой, как раньше, страна уже не будет.

Граф Сноудон благоразумно отказался остаться на ночь, даже несмотря на настойчивые просьбы и уверения в том, что дорога по ночам опасна и душманов в округе полно. Он не хотел быть свидетелем чего-то такого, после чего он стал бы «опасным свидетелем», и не хотел бы, чтобы присутствовавшие здесь в припадке раскаяния просто убили его как свидетеля их слов за столом. Откланявшись, он немедленно выехал.

Какое-то время они ехали молча. Потом Кейн процедил сквозь зубы:

– Всего один достойный человек…

– Да уж. Впрочем, я уже говорил тебе, что в разведке нет недостойных, в разведке есть ненужные.

Кейна такие слова явно не устроили – он был мрачнее тучи и держал руль так, что тот в любую минуту мог разломиться.

– Уж не скучаешь ли ты по своему детству?.. – спросил граф.

– Да, черт возьми, скучаю, – вдруг сказал Кейн, – знаешь, когда я играл в переулках у Месы[47], у нас была целая компания. Я, англичанин. Сын германского посла. Русские – и дворяне, и нет. Дети местных торговцев. Мы даже общались на смеси языков, никто из нас не знал толком язык другого. Но знаешь что, друг мой? Почему-то у всех нас понятия о том, что можно, что нельзя, что есть подлость, что есть предательство, были одинаковые. Моего лучшего друга тогда звали Мехмет, и он был сыном турецкого моряка, перешедшего на службу к русским, но клянусь, он был мне ближе, чем…

– Чем я, например?

– Я этого не говорил.

– Но подумал? – продолжал допытываться граф.

– Нет, черт возьми, не подумал. Предательству нет оправданий. Но знаешь что, это до чертиков мне надоело.

– Они наши враги, – сказал Сноудон, – это дезинформация. Среди них есть честные и отважные люди. Но есть и такие, и мы должны этим воспользоваться. Ты думаешь, у нас все чисты? И русские не пытаются этим воспользоваться, и может быть, прямо сейчас?!