«Знай я все эти названия, мог бы ругаться цензурно, посылая собеседника в МДМ на КВН, – подумал парень. – Все равно посыл поймут верно, а звучит оригинально, и никто не обзовет матершинником».

– Клуб веселых и находчивых – КВН, – махнул на него рукой Василий Петрович. – Эх, Ленчик-Ленчик. А ведь не просто так он проводился. Со всей нашей необъятной родины молодежь съезжалась: задорные были, патриоты сплошные. Они со сцены выступали, задором и молодостью зал заражали, а рядом на пьедестале стоял символ молодежного движения – золотой КиВиН – сверхсильный артефакт, который, по моим сведениям, где-то в Дворце Молодежи до сих пор находится. И вот подумалось мне: а хорошо бы его сюда. Поднял бы он настроение на станции?

Влад неопределенно повел плечом.

– А вот я тебе скажу… Обязательно! И не волнуйся, станешь ты героем всей нашей станции, мы тебя даже наградим. Ну? – и глянул так остро, что Симонов аж вздрогнул.

– Надо подумать, – сказал он, тщательно подбирая слова, не отказываясь, но и не соглашаясь.

– Товарищ Владлен Симонов! – повысив голос, сказал Василий Петрович. – Верите ли вы в дело товарищей Красной линии и в курс товарища Москвина?! Или совершенно развратила вас проклятая Ганза, и вы ныне – враг народа, которого следует гнать со станции поганой метлой?!

– Меня точно никто не развращал, – обтекаемо и осторожно начал парень. – Но ведь наверху теперь совсем иная обстановка, очень много новых форм жизни, а они к человеку весьма враждебно настроены.

– Это верно, – вздохнул Василий Петрович. – И в МДМ до сих пор, говорят, обитают эти самые веселые и находчивые, которым лучше не попадаться. Но в тебя я верю много больше, чем в них.

Из комнатенки Влад вышел на негнущихся ногах и долго в тщетной попытке успокоиться глядел на бюст товарища Фрунзе, установленный в конце станции у глухой стены в арке из красного мрамора. Ему не хотелось возвращаться к Каю в паническом настроении и со словами: «Нас собираются использовать, если не убить. Пора бежать». Следовало еще раз все хорошо обдумать и не пороть горячку.

Вокруг памятника поддерживалась практически идеальная чистота. Да и вообще, станция казалась неописуемо красивой в сравнении с другими, на которых удалось побывать Симонову, до блеска вымытой и освещенной, пусть и тускло, но гораздо лучше той же Нагатинской. Здесь жили просто и следовали курсу товарища Москвина, когда-то стремившегося к электрификации всего метрополитена, а нынче сосредоточившего свое внимание на Красной линии и строившего коммунизм исключительно на ней.

Фрунзенская залегала глубоко. От поверхности ее отделяло целых сорок два метра. Спроектировали ее еще до выхода постановления «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», поэтому относилась она к особому виду архитектуры – сталинскому ампиру. Своды станционного зала поддерживали два ряда пилонов: массивных, красно-белых, с многочисленными звездами и лавочками у основания. Из-за них на станции почти никто и не селился: оборудовать жилые помещения было довольно проблематично. Большая часть людей жила в подсобных помещениях под платформой и на путях, противоположных тем, по которым ездили дрезины. Там же находилась столовая и гостиничные палатки, одну из которых выделили им с Каем. Переходы же между пилонами занимали торговые лотки и магазины по продаже оружия.