– Опасности? – тотчас оживился Влад. – Вас кто-то атакует?..

– Мы ж – срединная станция, – покачал головой Василий Петрович. – Товарищи с Парка Культуры, граничащего с гнилой Ганзой, и со Спортивной, откуда через пролом в любой момент может полезть всякая дрянь, храбро несут службу и выполняют свой коммунистический долг! Однако проклятые пропагандисты и шпионы не дремлют, – он прищурился и прямо глянул в глаза Симонову – словно всю душу наизнанку вывернул. И тотчас снова отвернулся, улыбнулся, указал на чашку. – Ты пей, Ленчик, остынет же. Ты же много где был, наверное, и сам видишь, насколько на Фрунзенской неладно?

В вопросе наверняка крылся подвох, но и не отвечать на него вряд ли вышло бы. Влад попытался буркнуть нечто невразумительное, что можно было истолковать и так, и эдак.

– Не юли, – попенял ему Василий Петрович, – Не к лицу тебе. Раньше ты был очень честен и никогда не обманывал, потому что нельзя. Помнишь же, наверное: пионер – всем пример, ну, а комсомолец – тем паче. Я вот, признаться, и не помню, сколько тебе исполнилось, когда фашисты нагрянули. Для меня ж ты – дите. До сих пор. Да и имею я право, согласись, считать тебя ребенком. Ты ж наш – фрунзенский. Где б еще сиротку приютили? На какой-нибудь Ганзе ты давно загнулся бы.

По подсчетам Симонова, было Василию Петровичу очень хорошо за пятьдесят, если не за шестьдесят. В его воспоминаниях это был крепкий мужик, сильно побитый жизнью, но выстоявший и не согнувшийся под ее напором, закаменевший плечами, но оставшийся отзывчивым к людским бедам; хозяйственник, всегда готовый приободрить и дать хороший совет. Когда же в том была нужда, Василий Петрович сам брал лопату, лом, кирку, и что еще потребуется, в руки и шел заниматься обустройством родной станции, показывая тем самым личный пример остальным. А вот теперь напротив парня сидел практически старик, хоть и не утративший до конца прежней силы, лысеющий вовсе не из-за лучевой болезни, а от старости, с совершенно седой головой.

– Нужно вновь зажечь огонь в сердцах наших товарищей, и ты в том поможешь.

– Что нужно делать? – спросил Влад, хотя и понимал – зря, точно пожалеет.

Василий Петрович провел пальцами по усам и огладил аккуратно подстриженную бородку.

– Ты ведь помнишь, Ленчик, какое здание стоит над нами? – спросил он.

Честно говоря, Симонов помнил очень смутно. Здание наверняка считалось важным, даже культовым, раз под ним вход в метро сделали, но на ум так ничего конкретного и не пришло.

– МДМ, – укоризненно произнес Василий Петрович и, видя, что и эта аббревиатура не произвела впечатления, пояснил: – Московский Дворец Молодежи. Красивейшее сооружение, а зал внутри какой… Эх… – и он снова покачал головой, но на этот раз мечтательно. – А знаешь, какие вечера там проходили?

– Нет.

Может, и рассказывали о том Владу, но он действительно не помнил. Очень многие прежние знания вымело из его головы, а воспоминаниям, как выяснилось, лучше было и вовсе не верить. Будто и не он жил на Фрунзенской еще сравнительно недавно.

– КВН, – непонятная аббревиатура из трех букв снова зависла в воздухе.