– Так вот, я к ней, а Таисья… – донеслось до Влада, но он мысленно махнул рукой и принялся думать о вещах более прозаических, и в то же время гораздо более важных для него лично, чем чьи-то амурные дела.

Как быть дальше, он не знал. Вроде и давнюю мечту осуществил, а удовлетворения не испытывал. Даже, пожалуй, наоборот – стыд и разочарование. Ощущение, словно он долго шел по туннелю и забрел в тупик, усиливалось с каждым метром, приближавшим их к станции, заставляя едва ли не паниковать. Снова вспомнился Семен и его слова о сходных душах, которым противопоказано долго сидеть на одном месте; не давало покоя собственное обещание; разговоры Кая об ученичестве бальзамом растекались по душе. Наверное, даже не разъясни сталкер ему все на Тульской, парень плюнул бы на неловкость и напросился идти с ним и дальше – куда угодно, лишь бы вместе. Однако чем больше смотрел Влад на вроде бы совершенно безобидных мужичков, тем отчетливее понимал: убраться с Красной линии столь же легко, как попали на нее, вряд ли удастся. Наверное, именно потому Винт отказывался вести его сюда, а вовсе не из-за опасения, будто Симонов воспылает любовью к родине и останется на Фрунзенской навсегда. И Кай был абсолютно искренен, когда сказал о равноценности условий, хотя в тот момент землеройка казалась гораздо опаснее какого-то там перехода.

Чувство вины грызло не переставая, и отогнать его не выходило. Слишком уж долго Влад носился с идеей вернуться на Фрунзенскую. Кая втянул, а смысл? Выходит, все опасности, трудности, ими испытанные, оказались напрасными?.. Авантюра, затеянная Симоновым, не тянула даже на юношеский максимализм, в котором на Нагатинской время от времени обвиняли всех. На юношеский кретинизм, скорее. С другой стороны, не отправься они к Фрунзенской, не случилось бы и Тульской, выхода на поверхность, преодоления опасных туннелей, да и корочка сталкера Владу не светила бы еще долго. Значит, все правильно? Просто очередной виток? Закон уробороса – только в отношении не всего человечества, а одного лишь Влада? Его личная короткая история началась с Фрунзенской. Скоро он вернется на станцию, снова очутится у основания головы огромного змея, но будет совершенно иным, не таким восторженным, как раньше, и, хорошо, если бы хоть немного умнее. А вот чего сулит новый виток, и будет ли тот вообще – хороший вопрос.

Додумать он не успел: дрезина ворвалась на станцию. То ли потому, что Фрунзенская находилась посередине южного ответвления Красной линии, то ли из-за все той же пресловутой безалаберности, ни на кордоне, ни на контрольно-пропускном пункте, увидев своих, их не задержали. Многоголосая чумазая ребятня первой подняла шум.

– Сталькеры! – визгливо, но радостно заорал какой-то темноволосый малыш, и у Влада внутри екнуло.

Василий Петрович неспешно наливал чай из пузатого, местами подкопченного чайника с перемотанной изолентой ручкой. Ради дорогого гостя он достал тот самый замечательный сервиз, который Симонов не раз вспоминал на Нагатинской. На выцветшей и местами потрескавшейся красной в бежевую клетку клеенчатой скатерке стояли три красных блюдечка с золотой окантовкой по краю. На одном из них лежали ломти колбасы. Рядом располагались чашки – тоже красные, в белый горошек, с почти облезшей позолоченной каймой по кромке.