– Не открывай мне Америку, – поморщившись, прошептал Кай. – Я, правда, не понимаю, почему.

– Я б сказал, да не поверите, – бросил Винт. – У нас с тобой, Кай, давняя взаимная нелюбовь, а Владику ты порядком запудрил мозги, вот он и перестал меня слушать.

Симонов уже было открыл рот, чтобы возразить, но вовремя перехватил предостерегающий взгляд Кая.

– Твои предложения?

Винт усмехнулся, а потом отвернулся от Кая:

– Я сейчас пойду к Василию Петровичу, а ты, Владик, сходи-ка к костерку с чайничком… минут эдак через пять. Где костер, помнишь? Аккурат возле помещения, которое начстанции занимает – дополнительный обогрев его старческим костям.

Парень нахмурился. Показалось ему, будто его одновременно и отсылают, и втягивают во что-то очень нехорошее и неправильное.

– Ты только обязательно к самой стене привались, хорошо?.. – продолжил Винт.

– Иди, – велел Кай. – Влад – мальчик большой, разберется.

Спорить тот не стал, порылся в своем рюкзаке, выудил из него объемную бутыль темно-коричневой жидкости и вышел из палатки, буркнув:

– Заодно поймешь, дурак, почему я не хотел тебя сюда вести.

Симонов растерянно глянул на Кая. Тот хмурился и, стоило Винту выйти, сел очень похоже: только в колени не упирался, а обнимал их руками.

– Не жалей, – посоветовал он.

– Да как же не… – парень махнул рукой, снова подумав об обвале, но как-то лениво, удивившись тому, что почти поверил в подобную несусветную чушь. – Все ведь зря. И тебе хлопот доставил, и себе…

– И узнал немало. Прозрел, уж точно, – невесело продолжил Кай. – Был один древний философ. Так он утверждал, будто во многих знаниях много печали.

– А разве нет?

Кай покачал головой.

– Воистину печально не знать самого себя. Только ведь, если станешь сидеть сиднем, никогда и не поймешь, на что способен, – сказал он и бросил взгляд на полог палатки. – Пора. Хотя, если не хочешь…

Влад подхватил чайник и поспешил выйти. Как и всегда, сталкер предоставлял ему выбор, которого, по сути, не было.

Законам акустики Симонова никто не учил, хотя парень знал об их существовании. Однако факт оставался фактом: стоило привалиться к стене, как удавалось вполне сносно различать голоса, звучащие в комнате.

– Коньячок… – одобрительно протянул Василий Петрович. – Уважаешь. Не забываешь старого пропойцу, и это радует.

– Должен же я вину загладить, – сказал Винт. – Не досмотрел.

– Это точно. Ты мне обещал, что мальчишка у нас не появится.

– Давай, он просто уйдет, а? – предложил Винт.

Тишина. Видимо, заместитель начальника станции то ли кивнул, то ли покачал головой.

– Я уже весточку на Парк Культуры послал, – сказал он. – Сам понимаешь, не мог не доложить. И ответ пришел только-только: через них эти двое не проходили. Оно и понятно: поверху добирались, но ведь именно это и подозрительно. Наши на Парке будут ждать их с распростертыми объятиями, если обратно соберутся, а потом возьмут под белы рученьки и препроводят на Лубянку. Потому парня твоего…

– Нашего, – поправил Винт.

– Я в том не уверен, – проворчал Василий Петрович, – но да ладно, фиг с тобой. Нашего парня я спасаю, отправляя наверх. Там уж все от него зависеть будет. Вернется – объявим героем, нет – предадим позору и заклеймим врагом народа. Только сдается мне, от нас и поверху-то податься будет некуда: до Парка разве только. На другие ветки от нас не разгуляешься – река, мосты не в лучшем состоянии, опасностей полно. Погибнут хоть так, хоть эдак. Имеется лишь один путь: принести из Дворца Молодежи какую-нибудь фигню. Я даже обзову ее КиВиНом. И пусть живут с нами безвылазно. Сталкеры всегда при деле, и Фрунзенской очень нужны.