– Значит, я детектив, – вслух произнес Джо, закрывая блокнот. – Просто не очень хороший.

Блокнот правда выполнил свою задачу. Он помог ему получить воспоминания назад.

Он вспомнил, что мертв, что его память, которая делает его им, подвержена воздействию этого мира и разлагается с каждой секундой.

Он вспомнил общественный центр и существо, забравшее девушку.

Он вспомнил вину, которую чувствовал, потому что не смог спасти ее.

Он вспомнил, что удерживать эти знания становится труднее с каждой секундой и довольно скоро станет невозможно.

Он вспомнил жвачку.

Джо засунул руку в карман и выудил пустую обертку. Жвачки не было. Он использовал всю.

Он использовал всю, его хрупкие воспоминания распадаются, а он так и не приблизился к разгадке своего убийства…

Джо вытащил блокнот и еще раз открыл его. Пит признался. Если б Джо все еще дышал, был копом из плоти и крови, он напечатал бы это признание и расчистил бы место на полке для очередного поощрения. Тогда почему же он стоит в этих ледяных полях, совершенно один, с остывшим следом?

Что-то в признании Пита ощущалось не на месте, вот почему. По опыту Джо (и неважно, насколько ненадежным был пересказчик этого опыта), люди признавались в преступлении по двум причинам: либо их давила вина, высасывающая душу, либо они присваивали себе бандитские заслуги, которые им не предназначались.

Пит и чувство вины шагали по разным улицам (правда, которую Джо знал задолго до того, как узнал о его истинной преступной натуре); следовательно, его бывший напарник присвоил это преступление. Приказывать, угрожая насилием, одно дело; приказывать, когда эта угроза превратилась в реальность, – совсем другое. Питу выгодно, чтобы его лакеи верили: пойти поперек приказов означает смерть. Смерть Джо – часть планов их хозяина. И совсем невыгодна альтернатива: кто-то добрался до Джо первым. Причем в одном из убежищ Пита.

«Предположения, – подумал Джо, – замешанные с убеждениями, чушью и чистыми догадками. Хотя это не означает, что я ошибаюсь, поскольку есть один железобетонный факт: я все еще здесь, болтаюсь по земле немертвым бродягой, нижайшим из низких, пытаясь отыскать правду. Если б я ее нашел, меня бы тут больше не было».

Последние слова, записанные в блокноте, последнее, что успела сказать Дейзи-Мэй, прежде чем ее схватили.

«Ракушечная отмель».

Колокольчики защекотали воздух, едва слышимые на ветру, и Джо осознал: при остывшем следе у него мало вариантов, помимо выдохнутого напоследок совета Дейзи-Мэй.

«Ракушечная отмель» в Алабаме была студией звукозаписи, не столько пропитанной, сколько утонувшей в болотистом, опилочном соуле и блюзе. Место рок-н-ролла, скромный кусок бетона, давший пристанище «Роллинг стоунз», «Линэрд скинэрд» и многим другим музыкантам, рвущимся приобщиться к этой линии раскола магии ритм-энд-блюза.

«Ракушечная отмель» в Скегнессе была бетонным нарывом, выросшим прямо под крошащимся причалом, местом, куда подростки приходили неумело хвастаться, а наркоманы – за ширевом и передозом. Построенная в 1950-х для утонченного собрания сувенирных магазинчиков, сейчас она являлась наглядной данью памяти потускневшей славе городка.