Поездки в Можайск навевали воспоминания о юности, одновременно грустные и счастливые. Нине Михайловне радостно было видеть, как постепенно восстанавливается разрушенный во время войны любимый ею край. «Куда поедете на затмение 25.II 1952 г.? — спрашивала Субботина Тихова 14 августа 1951 г. и сообщала о себе: — Я в Можайске, где наблюдала с 1898 г… И вчера находила Персеиды, первые набл[юдения] к[ото]рых делала для Бредихина… Неужто уже 53 года назад?!» «Собиралась я еще в Болшево, — продолжала Нина Михайловна, — но денег нет, хотя надо лечить ушибленную руку (еще 12/I в ДПУ расшиблась!), но ничего не заработала. Здесь интересно: оживает все после войны и погода прекрасная. Я у друзей…»[1792].
Желание путешествовать пробуждалось у Субботиной с новой силой, когда появлялся подходящий повод, например, приближалось очередное солнечное затмение. А затмение, конечно, приближалось — 25 февраля 1952 г. Полная фаза затмения должна была наблюдаться в Африке, на Аравийском полуострове, а также на территории СССР: в Средней Азии (Ургенч) и в Алтайских горах (Горно-Алтайск, Саян) — места все неблизкие. Нина Михайловна понимала, что практической возможности для нее участвовать в наблюдении затмения нет, но желание от этого не пропадало. «Искренне жаль, что не могу так странствовать, как прежде, <…> поехать на затмение под Ашхабад (конечно самотеком), — писала она Тихову 18 декабря 1951 г. — Но — как устроиться наблюдать на какой-нибудь ж[елезно]д[орожной] станции? Жаль, что еще только в проекте горный санаторий для строителей Б. Т. К.: намечен он в зоне полного затмения, но пока там ни дорог, ни жилья — архаические аулы, где жители показывают „<…> коня Дюль-Дюль[1793], на к[ото]ром можно лететь на небо“»[1794]. Она искренне не понимала коллег-астрономов, состоявших на службе и хотя бы теоретически имевших возможность участвовать в экспедиции на затмение, но тем не менее не планировавших делать это. «Недавно встречалась на диспуте Чеботарева и на докладе о Науме Ильиче[1795] в Академии, со старыми астрономами. Узнала, что не едут на затмение ни Михайлов, ни даже Гневышев[1796]. Про Вас ничего не узнала. Куда едете и с кем?» — недоуменно спрашивала она. Вообще мысль о возможной «отставке» казалась ей совершенно чуждой, и она никак не могла понять и принять решение Н. М. Штауде о завершении научной карьеры: «Н[ина] М[ихайловна][1797] теперь в отставке? О чем очень жалею. Рано ей уходить от астрономии. Это ее сбил на геофизику Фесенков — и совсем зря: сколько сил ушло на диссертацию, а теперь не хватает на астрономическое исследование. Авось хоть переменными звездами займется? Как она устроилась в другой квартире? Были Вы у нее?» Уход «в отставку» ассоциировался у Н. М. Субботиной почти что с уходом из жизни. «Как мало остается нас, „старых могикан“ и как вспоминается веселый праздник Солнца, возглавляемый Н. А. Морозовым. И его давно нет…» — завершала она рассуждения о поступке Штауде[1798].
Конечно, организовать поездку на это затмение у Нины Михайловны не получилось, о чем она очень сожалела. Накануне события она писала Тихову, зная, что письмо дойдет до него уже «после»: «Письмо придет, когда выяснится уже наблюдения [солнечного] затмения на Монти и Чиили