— Ой! — воскликнула она в испуге.

Гектору показалось, что она сомневается в его словах. Он вытащил из кармана пистолет и показал ей.

— Видишь этого молодчика? — спросил он. — Тотчас же по выходе от тебя я отправлюсь куда-нибудь, безразлично куда, приставлю дуло к вискам вот так, спущу курок — и шабаш!

Девушка смотрела на него бледная, с расширенными от испуга зрачками, тяжело дыша. Но в то же время она удивлялась ему, ее поражали это спокойствие, храбрость, эта насмешливая беззаботность. Какое гордое презрение к жизни! Прокутить целое состояние и затем убить себя без вздоха, без слез, без раскаяния казалось ей актом неслыханного геройства, перед ней встает новый, неизвестный, прекрасный человек. Она почувствовала бесконечную к нему нежность и любила его так, как не любила еще ни разу в жизни; он пробудил неведомые для нее чувства.

— Нет! — воскликнула она. — Нет! Этого не будет!

И, быстро поднявшись с места, Дженни подскочила к Гектору. Она обняла его за шею и откинула голову назад так, чтобы было лучше его видно, можно было смотреть прямо ему в глаза.

— Ты не убьешь себя! — продолжала она. — Ты обещаешь мне это, ты должен мне в этом поклясться. Это невозможно, ты этого не захочешь! Мы будем счастливы вместе. Ты, который все время жил в роскоши, ты и понятия не имеешь о том, что значат эти десять тысяч франков. А я это знаю… На них можно прожить долго, очень долго и хорошо. Кроме того, если мы захотим продать все то, что теперь бесполезно для нас, — лошадей, карету, мои бриллианты, мою зеленую кашемировую шаль, — то мы эту сумму утроим, учетверим. Тридцать тысяч франков! Да ведь это огромные деньги! Только подумай о том, сколько счастья можно получить на такую уйму денег…

Граф Треморель отрицательно покачал головой. Он смеялся и торжествовал. Да, он торжествовал. Его самолюбие, которое немножко пощекотали, вдруг вспыхнуло в нем при взрыве этой страсти, засверкавшей в прекрасных глазах мисс Фанси. Вот как его любят, вот как о нем сожалеют! Какого героя лишается мир!

— Мы не останемся здесь, — продолжала Дженни, — а скроемся где-нибудь на другом конце Парижа, в маленькой квартирке. Ты ведь и не знаешь, что в Бельвиле можно снять прелестную квартирку за тысячу франков в год, окруженную садом. Как весело заживем мы там друг с другом! Ты не будешь никогда меня покидать, потому что я ревнива, страх как ревнива! Прислуги у нас не будет вовсе, и ты увидишь, как я умею справляться с хозяйством.

Гектор не отвечал.

— Пока хватит денег, — продолжала Дженни, — мы отлично проживем. А когда их не станет, если ты не передумаешь, то стреляйся тогда себе на здоровье. Мы застрелимся оба. Но зачем непременно из пистолета? Это очень больно. Мы лучше разожжем жаровню, ляжем, обнявшись, — и все кончено. Говорят, что при этом не бывает вовсе никаких страданий. Одна из моих подруг уже потеряла сознание, когда к ней в дверь постучались. Она мне рассказывала, что не чувствовала вообще ничего. Только немножко болела голова.

Этим предложением она пробудила в нем воспоминание, которое оскорбило его. Три-четыре дня тому назад он прочитал в какой-то газете заметку о поваре, который от несчастной любви украл у своего патрона жаровню и заснул навеки в своей конуре. Но перед смертью он написал своей изменнице душещипательное письмо.