— Триста тысяч суток гауптвахты за нарушение формы одежды, товарищ моряк!
Глава пятая
И вот опять непроглядная ночь над морем вокруг, и неведомый, настороженно притаившийся вражеский берег где-то в темноте, и многие десятки, нет, сотни людей, десантников в трюмах и на палубе судна. Казалось бы, можно и привыкнуть к такой обстановке, — не первый год длится война и не в первый военный рейс идет «Коммунар». Но боевая обстановка никогда не бывает одинаковой, она всегда полна неожиданностей и новизны, а потому и волнует даже испытанных и закаленных. Особенно теперь, когда война судя по всему, закончится в самые ближайшие дни: как-то все сложится для нас, как обернется? Суждено ли нам завтра увидеть восход солнца, или победа придет без нас?
Маркевич старался не думать об этом, гнал от себя смутные мысли, а они возвращались опять и опять. Не потому ли, что от Тани больше двух месяцев нет ни строчки, что все же пришла телеграмма от сестры из Минска о смерти матери? Как бы там ни было, но последние дни перед выходом в этот рейс тянулись для него и тоскливо, и нестерпимо долго.
Легче стало лишь в море, где все, что не связано с судном, отступило, оставило моряков. Ночь выдалась темная и холодная, трудная для плавания в караване, и капитан ни на минуту не покидал мостик. Чего-то не хватало ему, а чего, сам не знал, и только догадывался, что не хватает Григория Никаноровича Симакова. С тех пор, как на «Коммунар» пришел помполитом Даниил Иванович Арсентьев, парторг очень редко появлялся на мостике, большую часть походного времени проводя в машинном отделении. И вовсе не потому, что здоровье действительно ухудшилось после болезни, или Арсентьев чем-то мешал ему. Наоборот, помполит снял со старого моряка нелегкий груз политической, воспитательной работы с командой. Григорий Никанорович мог теперь целиком посвятить себя производству и, пожалуй, был за это благодарен и Таратину, наконец-то приславшему помполита, и самому Арсентьеву. Зато Маркевичу его частенько не хватало. За нелегкие годы войны Алексей настолько привык всегда ощущать рядом с собой этого молчаливого, скромного и умного человека, что теперь нередко окидывал взглядом мостик, надеясь опять увидеть его, а значит, и почувствовать увереннее самого себя.
Но Симаков не приходил. А как хочется услышать его голос!
Капитан вытащил пробку из переговорной трубки и свистнул.
— В машине!
— Есть! — тотчас донесся глуховатый отклик старшего механика.
— Как пар?
— На марке.
— Обороты?
— Полные.
Голос звучал спокойно и деловито, словно не на неведомые испытания, не в бой шел «Коммунар», а совершал обычный будничный рейс. Захотелось подольше слышать его, спросить еще о чем-нибудь, но нужных слов не нашлось. И пришлось ограничиться односложным «добро».
Алексей подозвал Даниила, попросил:
— Ты бы сходил в машину…
— А что? Разве…
— Нет, — перебил капитан, — у Никанорыча все в порядке. Я просто так. — И признался: — Понимаешь, привык я к нему. Не вижу на мостике, и не хватает.
Арсентьев не очень уверенно сказал:
— У меня такое состояние, будто я в чем-то виноват перед ним.