В 1959-м, когда Джессика встретилась в Лондоне с книгоиздателями и завершила оформление в собственность Инч-Кеннета (который она продаст через восемь лет), Сидни, по-прежнему зимовавшая в старых перестроенных конюшнях на Ратленд-гейт, обнаружила у себя симптомы болезни Паркинсона. Тем не менее она отважно вернулась на свой остров, где ей помогала супружеская пара Магилливри, подставила лицо соленым брызгам, как в юности учил ее отец. Ей было под восемьдесят, а дух оставался таким же неукротимым, как любимый ею шотландский ландшафт. Но через четыре года состояние Сидни сделалось критическим. В мае 1963-го вызвали дочерей. Величественный и грозный остров сыграл свою роль в ее последней болезни, как прежде в последней болезни Юнити: две сиделки ухаживали за Сидни, а врачу помешал вовремя прибыть разыгравшийся шторм. Возможно, ее это устраивало. “Так трудно умирать, – писала Дебора Джессике, – все равно что заново рождаться”.

Умирание затянулось. Той же Джессике Нэнси писала: “Дважды казалось, что она отходит”, и дважды Сидни возвращалась к жизни – она была крепкой. В привычном для ее отношений с матерью тоне Нэнси жаловалась, что Сидни бранит дочерей, “оттащивших ее от края могилы – и зачем?”. “Но мы лишь дали ей попить, когда она просила, это же не значит вытащить из могилы!” И столь характерная для Нэнси смена интонации, внезапная нежность: “Как же она любит одежду, все красивое. Даже в этой ночи похвалила мой халат”.

Сидни умерла 25 мая 1963 года. Одиннадцатью днями ранее она попрощалась с сидевшими вокруг нее дочерями и добавила: “Быть может, Том и Бобо – кто знает?” В тусклом свете Инч-Кеннета лица над ее последним ложем были прекрасны и неотличимы одно от другого – ее девочки Митфорд.

До конца жизни оставалась во Франции. После того как последний ее роман “Не говорите Альфреду” встретил в 1960 году неприветливый и довольно-таки несправедливый прием, она вернулась к исторической биографии и в 1966 году опубликовала посвященную Людовику XIV книгу “Король-Солнце”. “По-моему, свет еще не видел такой читабельной книги!!!” – писала она Деборе. Изданная как подарочное издание, она хорошо раскупалась, и Нэнси стала богаче прежнего. В “Таймс” о ней отзывались как об одном из авторов, кто “повлиял на речь и манеры целого поколения”. Поклонники были многочисленны и подчас неожиданны: Бертран Рассел (дальний родственник) неоднократно являлся на лондонские представления “Маленькой хижины”; Нэнси восхищался Бернард Монтгомери, фельдмаршал, виконт Аламейнский. “Полагаю, вы терпеть не можете Монти – а я его ЛЮБЛЮ”, – писала она Ивлину Во. Смерть Ивлина в 1966-м лишила ее главного читателя – того, кто при всех собственных странностях истинно понимал, что более всего ценит в себе сама Нэнси.

В 1967-м Нэнси переехала с рю Месье в маленький дом в Версале. Ей нравилось жить возле дворца, и она лелеяла романтическую идею дикого сада, хотя сам по себе дом был малопривлекателен, и трудно понять, чем он ей приглянулся. Со своей атмосферой уединения и покоя он больше походил на последний приют тихой провинциальной вдовушки. Хотя карьера Нэнси была в тот момент на пике, она устала наконец от высшего света. Все еще энергичная и неумолимо элегантная, она подутратила радостный пыл, с каким осваивала Париж в двадцать лет. Многие друзья умерли – Ивлин Во, Марк Огилви-Грант, Виктор Кунард, бомонд ее славной зрелости. Гастон Палевски вернулся из Рима, но его отъезд, как Нэнси поняла еще в момент разлуки, навсегда изменил их отношения.