От сложной операции Диана быстро оправилась (кто-то слышал, как при виде явившегося навестить ее лорда Лонгфорда она пробормотала: “Он принимает меня за Майру Хиндли”[36]). Но от депрессии ей так и не удалось избавиться. В декабре 1981-го она писала своему пасынку Николасу: “Дорогой Никки, сегодня первая годовщина, а для меня все еще длится та ночь, потому что это была ужасная ночь”. Через год она разругает Николаса из-за первого тома его прекрасных взвешенных мемуаров о Мосли (“Правила игры”). Любовь граничила у нее с безумием. Но есть нечто мучительное в ее письме к Деборе, предлагавшей сестре помощь во время болезни: “Мне нужен Кролик и больше никто, а он не придет”.
Постепенно Диана вернулась к творчеству. “Любимые” (1985) – собрание портретов друзей и родных (и точный слепок времени, помимо прочего). Она писала рецензии для “Ивнинг стандард” и “Букс энд Букмен”. Из-под ее пера не вышло ни единого лишнего или неверного слова; даже когда она отстаивала дело Мосли, ее аргументы оставались ясными и точными, словно геометрия. Джеймс Лиз-Милн ценил ее как писателя выше Нэнси. Без сомнения, она была более строгой и более изысканной, что ему, вероятно, нравилось (а может быть, ему нравилась сама Диана), однако в ее книгах недостает живого творческого огня – он весь ушел в жизнь.
В 1989-м Диану пригласили на “Диски необитаемого острова”. Она поговорила там и о своей дружбе с Гитлером (“не жалею об этом”), и о том, справедливо ли обвинять ее мужа в антисемитизме: “Он вовсе не был анти, знаете ли. Он бы не отличил еврея от нееврея. Но на него так часто набрасывались евреи… и он принял вызов”. На вопрос о Холокосте она ответила: “Боюсь, что я не верю в убийство шести миллионов. Мне кажется, это немыслимо. Слишком большое число. Но с точки зрения морали шесть миллионов или один – не имеет значения. Это совершенно неправильно. Я считаю это ужасным дурным делом”.
Такова была ее позиция. Диана категорически осуждала Окончательное решение, но не в той форме, которая удовлетворила бы публику. Она не сказала тех слов, которых от нее ждали: она продолжала действовать на своих условиях. За исключением отношений с Мосли, она делала все по-своему и на своих условиях. И каким-то образом ей удалось то, чего не достигла никакая другая женщина: этот принцип тоже стал элементом ее обаяния.
Диана покинула “храм Славы” в 1999-м, перебравшись в красивую, светлую квартиру на рю де л’Университе. К тому времени она почти полностью оглохла – визиты в оперу еще с 1965-го не доставляли ей удовольствия, – но у нее оставались книги, глубочайшая любовь к литературе и семья. На следующий год Диана отпраздновала девяностолетие в “Отеле Крийон”, окруженная более чем сорока своими потомками.
И сохранялась митфордианская связь, соединявшая Диану с Деборой, – последняя пара и единственная, где сестры никогда не обманывали друг друга. Их взаимное обожание было подлинным и не остывало. Политических убеждений Дианы Дебора не разделяла и даже не понимала, но принимала их вместе с Дианой и считала, что во второй половине жизни Диана “приближалась к святости”. Молча подразумевалось, что это поразительное великодушие служило своего рода искуплением за прошлое.