– «Над радугой»! – требует он, выдыхая сразу несколько джинов с содовой. – Знаешь такую? Из фильма?
Голландик кивает, улыбается, расправляет ладони над клавиатурой. С первых же аккордов я понимаю, что эту вещь заказывали и раньше.
Ему остается доработать полчаса, когда Ричард подчеркнуто смотрит на свои часы.
– Чертова бабушка, простите за выражение! – говорит он. – Поздно уже, а мне завтра в церковь.
Все покатываются со смеху.
– Мне тоже пора в кроватку, – заявляет Лил.
– В чью именно? – ехидно осведомляется Эм.
– Ладно, сворачиваемся. Мне нужно забрать эту штуку, которую я оставил у тебя в комнате, – говорит Ричард своей подружке и встает.
– Какую штуку? – недоумевает она.
– Ну, сама знаешь. Штуку, – поясняет он, подмигивая Эм.
– Штуку ему подавай, Лил, – говорит Эм пьяным голосом. – Ту самую штуку!
– А я и не знала, что в номера пускают мужчин, – говорю я.
Ричард потирает большой палец указательным.
– Подмасли колеса – они и поедут, если ты понимаешь, о чем я.
– Портье взятки берет, – переводит для меня Лил. – Сообщаю на всякий случай, если надумаешь приятно провести время с этим красавчиком.
Они с Эм чуть не падают от смеха.
Мы договариваемся, что встретимся в вестибюле завтра в полдень, они все втроем встают, собираясь уходить. Но тут планы внезапно меняются: Ричард знает один бар, который работает до двух утра, пойдут-ка они его поищут; обе девицы покачиваются на своих каблуках, клонятся к мужчинам, которые, похоже, только рады их поддержать.
Полночь только что миновала, улица перед гостиницей освещена, но пустынна, точно декорации, в которых еще не появились актеры. Меня совершенно не тревожит то, что я не знаю, в какого Голландик вырос мужчину, ничего не знаю о его семье, его отрочестве. Мне все равно, кто что подумает, если он поднимется со мной в номер. Я хочу одного – побыть с ним еще.
– Ты уверена? – спрашивает он.
– Совершенно уверена.
Он всовывает мне в руку несколько купюр.
– Держи, это для портье. Из моих чаевых.
На улице прохладно, Голландик набрасывает свой пиджак мне на плечи. Мы идем, держась за руки, и мне это кажется самой естественной вещью на свете. Над невысокими строениями в бархатистом небе поблескивают осколки звезд.
Портье за стойкой – новый, постарше, в низко надвинутой твидовой кепке – интересуется:
– Чем я могу вам помочь?
Как ни странно, я совершенно спокойна.
– Здесь, в городе, живет мой кузен. Может он подняться со мной в номер?
Портье смотрит сквозь стеклянную дверь на Голландика – тот стоит на тротуаре.
– Кузен, говорите?
Я пододвигаю к нему долларовую купюру.
– Очень вам благодарна.
Он подтягивает ее к себе кончиками пальцев.
Я машу Голландику рукой, он открывает дверь, жестом приветствует портье и следом за мной входит в лифт.
В странноватом полусвете моей комнатушки Голландик снимает ремень, парадную рубашку, вешает их на единственный стул. Растягивается на кровати в майке и брюках, спиной к стене, а я прислоняюсь к нему, чувствуя, как его тело огибает мое. На шее – его теплое дыхание, на талии – его рука. Мелькает мысль: вдруг он меня поцелует. Мне этого хочется.