Мне вдруг становится неуютно в моей скромной юбке и закрытой блузке, в удобных туфлях и старомодных сережках. Я чувствую себя именно той, кто я и есть – провинциалка в большом городе.

Ричард уже обхватил за талию обеих девушек, пощипывает их, смеется, когда они пищат. Я оглядываюсь на портье, того же, что и днем, когда мы приехали. Длинный же у него рабочий день, думаю я. Он просматривает газету и поднимает голову только на взрыв заливистого хохота. Даже отсюда я вижу заголовок: «Парад немцев и Советов в Польше».

– У меня во рту пересохло, девочки. Пойдем-ка поищем водопой, – говорит Ричард.

У меня урчит в животе.

– Может, сначала поужинаем?

– Как скажете, мисс Виви. Хотя с меня и орешков в баре хватит. А вы как, девочки? – спрашивает он моих подруг.

– Так, Ричард, Вив сегодня в городе впервые. Не привыкла она к твоим декадентским ухваткам. Так что давайте-ка сначала поедим, – решает Лилиан. – А кроме того, нам, хрупким созданиям, небезопасно пить на голодный желудок.

– В чем это небезопасно? – Он притягивает ее ближе, Лилиан взвизгивает, а затем отпихивает его, чтобы не заигрывался.

– Ладно, ладно, – говорит он с преувеличенной покорностью. – В Гранд-отеле есть музыкальный бар, где дают пожрать. Помню, ел там как-то недурной бифштекс. И знаю наверняка: мартини у них отменный.

Мы выходим на улицу, теперь очень оживленную. Вечер великолепный: тепло, деревья оделись в густой зеленый убор. Цветы свешиваются из вазонов, они разрослись, слегка одичали на самом последнем рубеже лета. Мы идем не спеша, настроение у меня поднимается. Толпа незнакомцев, в которую я попала, заставляет переключиться с самой себя, предмета поднадоевшего, на окружающий мир. Можно подумать, я в чужой стране, где мало что похоже на мою обычную упорядоченную жизнь, в которой и ритм и рутина абсолютно предсказуемы: весь день в магазине, ужин в шесть, тихий вечер – домашние задания, лоскутное одеяло или бридж. Ричард, с его почти карнавальным лоском, видимо, отчаялся включить меня в общую компанию. А мне это и не нужно. Как прекрасно идти, молодой, по улице большого города.

Мы подходим к тяжелым, из меди и стекла, входным дверям Гранд-отеля, швейцар в ливрее распахивает их перед нами. Ричард вплывает внутрь с Лил и Эм – так он их называет – под руку, я проскальзываю следом. Швейцар приподнимает фуражку, когда я говорю ему спасибо.

– Бар направо, через фойе, – говорит он, обозначая этим, что знает: мы не живем в отеле.

Я в жизни еще не бывала в столь роскошном помещении, за исключением, может быть, вокзала в Чикаго много-много лет назад, и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не таращиться на хрустальную люстру, сияющую у нас над головами, на гладко отполированный стол из красного дерева в самом центре, на стоящую на нем огромную глиняную вазу, наполненную экзотическими цветами.

Люди в фойе тоже поражают мое воображение. Женщина в плоской черной шляпке с сеткой, скрывающей половину лица, стоит у стойки портье рядом со стопкой красных кожаных чемоданов и стягивает сперва одну длинную черную атласную перчатку, потом другую. Седовласая матрона несет пушистую белую собачку с черными глазами-бусинками. Мужчина в визитке разговаривает по телефону у стойки; пожилой джентльмен с моноклем сидит в одиночестве на зеленой кушетке, подняв к самому носу какую-то книжечку в коричневом переплете. Вид у каждого из этих людей иной: скучающий, изумленный, нетерпеливый, самодовольный, но, главное, у всех у них вид богатый. Теперь я уже рада, что не вырядилась ярко и вызывающе – на Лил и Эм, как я вижу, таращатся, перешептываются.