178 человек шаг вперед сделало, и вот с ними я и поехал. Если всех вместе сосчитать, то с танкистами, с БМПшками – было двести человек.
Где-то две с половиной тысячи наступало с той стороны на Шахтёрск, по всем канонам военной науки и тактики нас должны были снести и не заметить. Просто численностью задавить. У них было двести единиц боевой техники, у нас… шесть. Шесть!
Шахтёрск ополченцы взяли за два дня; и потом отстояли, не сдали. В Шахтёрске украинская армия впервые применила тактический ракетный комплекс «Точка-У»: воронка от неё была глубиной в два человеческих роста и пятнадцать метров в диаметре.
Именно под Шахтёрском, в окопах, Захарченко познакомился с Владимиром Кононовым, начавшим воевать ещё со Стрелковым в Донецке, а в Шахтёрске командовавшим сводной бригадой.
– Под Шахтёрском я должен был встретиться с ополченцем «Батей» для координации дальнейших действий, – рассказывает Кононов. – Приезжаю и спрашиваю: «Где найти “Батю”»? – «В окопе спит». Он до этого сутки не отдыхал. Я нашёл его, бужу его и представляюсь: «“Батя”, я “Царь”, поговорить надо». А моим позывным был «Царь», это ещё со студенческой молодости прозвище. А он открыл глаза и отвечает: «А я император!», поворачивается на другой бок и снова засыпает… Так мы и познакомились.
Там же, в окопе, когда Батя-император проснулся, было принято решение об объединении всех подразделений под единое командование. Иного пути не оставалось.
– Очень страшно было в Шахтёрске… – говорит Захарченко. – Очень страшно! Во время одного из боёв нас было тридцать человек на позиции. После того, как мы потрепали их первую роту, у меня осталось в строю шестнадцать – остальные, в основном, трёхсотыми выбыли. После атаки второй роты у меня осталось восемь человек, а подкрепление прибывало по 2–4 человека… Мы с моей «личкой»[11] держали оборону фронта порядка двух километров. Шесть человек держали фронт – два километра! И нормально держали, ни одна собака не прошла…
У меня пацаны в Шахтёрске учились окапываться за 25 минут. Я по всем позициям бойцам говорю: пацаны, копайте в полный профиль лисьими норами. Горло сорвал, так требовал, – и всё равно не все слушались. После первого же обстрела выхожу, и тот, который громче всех ругался, что копать не будет, даже не штык ножом, а какой-то палкой выкопал яму – такую, что для того, чтобы вести огонь из неё, ему нужно было в качестве подставки использовать два ящика из-под снарядов!.. У некоторых до маразма доходило: они окопы плиточкой выкладывали, чтобы грязи не было… Окоп вообще самое классное место, где можно поспать. Прохладно! К тому же, прямое попадание в окоп очень редко бывает. Я за всю войну здесь всего один раз такое видел…
– А что с теми, кто отказался идти с тобой в Шахтёрск… что с ними стало? – спрашиваю.
– Телефоны-то у всех есть, и буквально на третий день из Донецка стали подходить те, которые не пошли сразу. То есть они уже понимали, что нам тяжело, что нам очень тяжело. Командиры рот стали выходить на связь: подразделение такое-то вернулось и готово к бою. Они уже всё обдумали, они понимали, что рискуют, но стыд был сильнее. Они до сих пор мне говорят: ты так культурно опустил нас, что даже слово «трусы» не произнёс… И они приходили. Когда люди сознательно идут – это, может быть, даже лучше, чем когда они идут в состоянии порыва.