В июле ополченцы оставили Северодонецк и Лисичанск: там воевала бригада «Призрак» Алексея Мозгового.

Тем летом у Захарченко случились первые большие потери в его подразделении. Не по его вине.

О мёртвых либо хорошо, либо ничего, но… В общем, Захарченко грешит на Мозгового.

В помощь ему он передал тогда роту бойцов, 124 человека. Живыми оттуда вернулись 57 человек.

– Сармат тогда четыре пули получил в живот, две пули в грудь, и он ещё раненый командовал, пока его волокли до Лисичанского поста, – говорит Захарченко, весь морщась, как от зубной боли. – Потом сделали Сармату операцию, и он, слава богу, жив остался.

Забирать остатки роты Захарченко поехал сам.

В ту поездку случилась жуткая история, о которой Захарченко вспоминает постоянно.

В овраг у дороги сносили раненых ополченцев, их там лежало несколько десятков. Туда заехал украинский танк, и решил всех передавить: двинул прямо по раненым.

Один из них, пацан лет восемнадцати, на глазах у Захарченко, обвязавшись гранатами, бросился под гусеницы.

Никто так и не узнал, кто он, из какого подразделения – в карьере были раненые с нескольких отрядов, ведущих в этом районе бои.

– …Потом я шесть дней, по просёлочным дорогам, по каким-то перелескам, по полям выводил роту, – рассказывает Захарченко. – Шесть суток из Лисичанска шли домой. Шесть дней пешком. На носилках несли раненых… Двое умерли по дороге – потеря крови.

К тому моменту ополчение контролировало только крупные населённые пункты и блокпосты на основных направлениях, но огромные участки территорий были оголены. Украинские «силовики» сообразили, что у ополчения элементарно не хватает сил, поэтому было совершено множество «разрезов»; республики буквально раскромсали.

Вся эта история, с шестидневным переходом, – о ней нужно долго говорить и вспоминать. Разодранная территория Донбасса, где никакие границы ещё толком не установлены, а добровольческие батальоны или бойцы ВСУ могут появиться откуда угодно. И, по жаре, идёт группа битых-перебитых людей.

Может быть, позже кино об этом снимут. Или, как чаще всего бывает, нет.

– Потом уже, – рассказывает Захарченко, с белеющими, как у него всегда бывает в бешенстве, глазами, – когда Мозговой приехал ко мне, я его спросил: «Слышь, Лёх, а нахера ты их бросил? Неужели нельзя было забрать автобусы у кого-нибудь? Какие-то машины, вывезти пацанов раненых? Просто вывезти их и всё?» Ну, это же, говорит, частная собственность. Я ему говорю: «Ты что, гонишь?» А Мозговой приехал – на «Порше Кайен». «Он что у тебя, купленный за деньги?».

Захарченко смотрит на меня. Я молчу. По мне, Мозговой был крутым командиром. Но какое значение имеет то, что думаю я.

– …Ко второму году войны из первых командиров осталось процентов двадцать – каждый пятый, – говорит Захарченко. – Кто-то уехал в Россию, кто-то в Крым…

– А что? С ними что-то случилось? Их… что-то изменило?

– Власть и деньги. Нельзя привыкать к убийствам. Убить на войне можно, никуда не денешься. Но нельзя привыкать убивать.

– А кто привык?

Захарченко называет короткий, из трёх букв, позывной одного из легендарных «полевых командиров». Сейчас он уже ушёл с Донбасса.