Врёт она, не может у неё быть одиннадцать детей. Сколько ей лет? Хотя, по годам могла бы нарожать, она, конечно, не девочка, но вот так сохраниться после родов одиннадцати детей невозможно! Она над ним смеётся.

— Два мальчика и девять девочек, — спокойно продолжает Панова, видя его замешательство.

Оно, кажется, её забавляет. Красавица улыбается. Саблин вдруг понимает, что сидит с открытым ртом, и говорит:

— Вы молодец, а по виду и не скажешь. Думал, так, фифа городская с тонкими ногами. Одиннадцать детей — это не шутка.

Если не врёт, как она их кормит? Сколько ж она зарабатывает? Или, может, муж у неё какой-нибудь большой учёный.

— А чего это ноги у меня тонкие, — Панова стала сразу серьёзной, — я слежу за собой, держу себя в форме.

— Да это так, фигура речи, ноги у вас очень длинные, красивые. — Сразу начинает оправдываться Аким, хотя её ноги, на его, конечно, взгляд, худоваты, жира на них почти нет. Он успел их немного разглядеть, когда она умывалась, бёдра узковаты, мышцы одни. И чтобы замять тонкую тему с ногами, переходит на тему детей. — А дети сейчас с мужем, что ли?

— Нет, — просто отвечает женщина, выкидывая в его окоп окурок, — они в интернате. Ждут меня, а я по болотам разъезжаю.

Это прозвучало как укор. Саблин снова не угадал с темой, да кто ж мог знать, как там у неё обстоят дела семейные. Ему страшно не хочется продолжать этот разговор, а вот ей, видно, охота поболтать.

— Мужа у меня нет давно уже.

Саблин думает, что сказать. А что тут скажешь? Погиб, наверное. Тут только соболезновать можно. Но он молчит.

— Мы с ним разошлись, — продолжает женщина.

Вот те на. Бросил одиннадцать детей, что ли? Панова баба, конечно, не сахар, понять его можно, но одиннадцать детей… Теперь ему и хотелось бы что-то сказать, да слов он не находит. Просто уставился на неё.

— Ничего, скоро, надеюсь, я вернусь домой, — продолжает она.

— А что ж муж-то детей не забрал, пока вы в отъезде, живут как сироты, в приюте. — Произносит Саблин с осуждением, надеясь, что осуждение мужа улучшит его отношения с этой необычной женщиной.

— Он учёный, его лаборатория на земле Франца Иосифа. Далеко. — Говорит Панова.

— А… — Понимает Аким.

— Да и дети не все его, — продолжает она. — Его только двое первых. Все остальные от других мужчин.

Саблин раньше слов не находи, а тут и мысли растерял, опять таращился на неё и молчал. Нет, не укладывалось всё это в его казацкой голове. Не жили так казаки. Но в городах, видно, по-другому жили. Что ж, не ему их там учить.

— Что вы на меня так сморите? — Говорит Панова. — Спросить что-то хотите?

— Да, нет, — мямлит он, хотя в голове у него куча вопросов к ней.

— Про лодку спросить хотите, так не волнуйтесь, все наши договорённости в силе, — продолжает она. — Я немного разнервничалась, приношу вам извинения. Понимаю, что вела себя как дура. Вы не заслужили моей грубости, я сама могла принять решение, но переложила всю отвесность на вас.

Опять это прозвучало как укор. Мол, я тебе доверила дело, думала, что ты мужчина, что ты справишься, а ты оказался олух стоеросовый.