Проходили дни, а Мартынюк не притрагивался к пище. Напрасно Шура Соградов пытался разговорить его — тот молчал. Когда же Екатерина Николаевна, присев на край койки, строго спросила, хочет ли вообще Филипп Степанович жить на белом свете, тот слегка пошевелился и сказал бесцветным голосом:

— Жить-то что… Смотря как жить… Куда я с одной-то ногой? На трактор не сядешь… Как я, доктор, землю пахать стану, а?

Шура Соградов, немного оправившись, подолгу шептался о чем-то с лейтенантом Евдокимовым. Однажды они подозвали к себе Димку и стали шептаться втроем.

— Верно, — выслушав сына, сказала Екатерина Николаевна. — Музыка тоже лечит! Надо бы организовать концерт для раненых.

— Патефон принесу! — быстро перечислял Димка. — Пластинки! «Барыню» там, «Яблочко», Русланову!

— И Лева пускай придет со скрипкой, — посоветовала мать.

— Пускай, — нахмурился Дима, а сам подумал: будут ли раненные, обожженные, искалеченные люди так же слушать Левину скрипку, как слушал ее когда-то он сам?

Приподнявшись на локте, Шура Соградов с нетерпением дожидался Димку, а выслушав его сообщение, оживился, зашипел:

— Молодец доктор! Все понимает! Патефон, скрипка, Русланова — это здорово! Может, отойдет, а?

Он кивнул на друга, и Димка увидел все ту же картину: Филипп Степанович лежит мертво, неподвижно, глаза в потолок.

«Не поможет Русланова», — вздохнул мальчишка.

Лейтенант Евдокимов подозвал к себе Димку и задумчиво сказал:

— Как говорят французы: ищите женщину.

— Какую еще женщину? — не понял Димка.

— Самую обыкновенную! — прищурился лейтенант. — Его жену! Ясно? Живет она у родных на хуторе, за Волгой, ничего о муже не знает. Нужно ее тихо сюда доставить. Ясно?

Мишка на предложение Димки ответил сердито и сразу:

— Была нужда тащиться за какой-то теткой за тыщу верст! Да по такой дороге!

— Когда пойдем? — деловито спросил Васька, и Мишка завопил:

— Да разве пехом дойдешь?!

— Ладно, оставим тебя с Левой готовить концерт для раненых, а мы пойдем за женой, — сказал Васька. — Только не сболтни раньше времени!

— Что я, болтун, что ли! — обиделся Мишка.

Вышли они затемно на следующее утро, в воскресенье.

Когда дошагали до Волги, кто-то, скрипя снегом, стал нагонять их.

— Мишка? — удивился Димка.

— Мишка, — совсем не удивился Васька. — Куда он, трепач, без нас денется!

Димка рассердился не на шутку:

— А концерт?! Ему же такое дело доверили!

— Ничего, — шмыгнул носом Мишка, — я это дело Левке доверил! И еще сказал: не справится — башку отвинчу! Во!.. Хлебушка нету?

Васька сунул ему кусок, Мишка зачавкал и на малое время затих.

К обеду добрались до хутора. Был он невелик, домов семь, весь занесен снегом, только к калитке ближнего дома вела расчищенная дорожка, да такие же дорожки бежали к сараям.

Едва ребята двинулись к ближней избе, как разом забрехали собаки. И вот они, выдыхая морозные клубы, обступили мальчишек, присели, разоряются на все голоса.

— У, фашисты! — прятался за Ваську Мишка, а Димка, приложив ладони ко рту, закричал:

— Э-е-ей, люди-и-и!

Заскрипела дверь, на крыльце показалась женщина. Она отогнала собак, молча кивнула путешественникам, и, повинуясь этому кивку, ребята прошли в дом. Живо осмотревшись и осмелев возле теплой печки, Мишка бойко начал: