Мишка, держа на ладони блестящую подкову, покачивал головой: не больно верилось, что такая штуковина очень поможет бойцам — это тебе не танк, не пушка.

— Ладно, — сказал он решительно. — А теперь и за танк примемся!

Димка неделю не был в госпитале, а когда прибежал туда, новости оказались неутешительными: лейтенант Евдокимов, которому недавно была сделана операция, раздобыл где-то обмундирование и пытался сбежать на фронт. Под утро его доставили в госпиталь в тяжелом состоянии. Евдокимов метался, командовал, никого не узнавал. Медсестра не отходила от него; рядом лежал Шура Соградов, качал головой, вздыхал. Тяжело стуча костылем, пыхтя, ходил по коридору взмокший Филипп Степанович, ежеминутно заглядывал в дверь, шепотом спрашивал:

— Ну?

И Шура молча разводил руками.

Мрачный и убитый сидел Димка.

Накануне Евдокимов узнал, что эшелон, в котором должны были уезжать в тыл его жена и дочка, разбомбили. Среди мертвых и живых их не оказалось…

Димка присел рядом с Шурой и стал смотреть на синее лицо Евдокимова, не зная, чем помочь человеку. Мальчишка не заметил, как задремал; когда открыл глаза, был уже вечер. Он лежал на койке рядом с кроватью Евдокимова. Горела синяя лампочка на тумбочке, а лейтенант, повернув голову, смотрел на него провалившимися глазами.

— Как, что? — вскочил Димка, намереваясь бежать и звать народ на помощь.

Евдокимов приложил палец к белым губам:

— Тихо, юнга! Все в норме, мы еще повоюем…

А мать твердо сказала:

— Будет жить! Это железный характер!

И прогнала сына домой.

Во дворе Димку встретила суматоха. Эмилия Наумовна бежала куда-то, путаясь в долгополом халате, который вылезал из-под пальто. Васька вылетел из парадной, наткнулся на Димку и, ничего не сказав, только махнул рукой, поспевая следом за Левиной матерью.

— Что тут? — похолодев от дурного предчувствия, спросил Димка Мишку, который один, казалось, хранил какое-то тупое спокойствие.

— Ничего, — шевельнулся товарищ. — Папку разорвало… А мамка там… помирает…

Он немного ожил и побрел в дом. Димка поспешил за ним следом.

В комнате лежала Мишкина мать — запрокинутое лицо белей подушки. Возле нее суетился растерянный носатый Лева. Пахло лекарствами.

Появились Васька и Эмилия Наумовна, стали совать под нос женщине пузырек. Веки ее слабо дрогнули, она открыла туманные глаза.

— Вот и хорошо! — быстро забормотала, бестолково суетясь, Эмилия Наумовна. — Вот и хорошо! Все пройдет! Все уладится…

Потом Васька рассказал Димке, как погиб Мишкин отец. Он вел состав с боеприпасами. Неожиданно появились «юнкерсы» — зашли из-под солнца, ударили из пулеметов, сыпанули бомбами. Загорелись два вагона в голове состава. Кузьмич приказал помощнику отцепить их и, прогнав парнишку, один повел паровоз и горящие вагоны подальше от эшелона… Взрыв слышали далеко. От вагонов остались щепки, от паровоза — искореженный почернелый остов.

— Миша, Миша, как же нам теперь, а? — слышались за стеной жалобные вопли Мишкиной матери. — И похоронить-то нечего! Мишенька-а-а!

Мишка, слушая эти крики, вздрагивал всем своим тощим телом и таращил телячьи глаза.