Разумеется, время от времени принимались законы, смягчавшие положение малолетних. Первый закон о «гуманном» ограничении рабочего дня для детей до двенадцати часов был принят только в 1802 г., но распространялся он исключительно на приютских детей, для остальных малолеток от 9 до 16 лет он был введен в 1819-м, причем запрещалось принимать на работу детей моложе девяти лет. К сожалению, этот закон часто обходили не фабриканты, а сами родители. Чтобы хоть немного увеличить скудный доход семьи, родители, приводя детей на фабрики, завышали их возраст на год-два.
В 1833 году новый закон ограничил рабочее время для детей 9–10 лет восемью часами, а для подростков – двенадцатью. Вот только он касался лишь рабочих текстильных фабрик, а на чугунолитейных заводах, шахтах и других предприятиях не редкостью были шестилетние и даже пятилетние работники.
Но самой отвратительной была практика использования детей-трубочистов. Даже Тревельян, отнюдь не склонный выпячивать темные страницы британской истории (а то и замалчивать их в хорошем стиле советских пропагандистов) назвал ее «жестокой». Дело в том, что малолетки чистили трубы собой. Именно так – пролезали по тесным дымоходам, собирая сажу на одежду. Это считалось более выгодным, нежели использовать щетки – они стоили денег, а мальчишка обходился гораздо дешевле. Естественно, для такой работы отбирали самых щуплых, да и держали их впроголодь – упитанный ребенок мог и застрять в трубе. Когда застревал худенький, хозяин преспокойно разжигал в печи или в камине щепки или стружки, чтобы «подпалить пятки» неудачнику, вынудить его огнем и дымом приложить все силы, чтобы освободиться… К этому следует добавить еще и систему работных домов – ту еще каторгу. По решению приходских властей всякий, кто не имел регулярного заработка, подлежал отправке в такой дом. Причины нищеты не принимались во внимание – будь то временная безработица, болезнь или преклонный возраст. Режим в работных домах немногим отличался от тюремного – мужей и жен разделяли и селили в отдельные корпуса. чтобы, чего доброго, не «наплодили нищих», свидания запрещались, супруги могли увидеться лишь в столовой (еда, кстати, была отвратительная, ничем не лучше тюремной баланды) или в церкви на молитве. Детей сразу разлучали с родителями и тоже помещали в отдельные корпуса (хорошее представление о работных домах дает роман Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста»). И наконец, работы были самыми тяжелыми – вроде дробления камней в щебенку для мощения дорог или расплетения на пеньку старых корабельных канатов.
Условия жизни тоже были ужасными. Домовладельцы старались экономить буквально на всем, так что дома для рабочих являли собой настоящие трущобы, объединявшиеся в большие районы. А это влекло за собой не только эпидемии и падение нравов (при всеобщей скученности малолетние слишком рано знакомились с кое-какими взрослыми сторонами жизни), но и рост преступности. Не какой-нибудь записной либерал, а начальник тюрьмы в Кольдбахе в своих показаниях перед парламентской комиссией, созданной для изучения причин роста преступности, говорил: «По моему мнению, решающий фактор преступности в столице следует видеть в отвратительном состоянии жилищ бедняков, в тесных и вонючих помещениях, что поневоле заставляет высылать детей на улицу ради воздуха и для движения. Эти причины порождают удручающую деморализацию. Отсутствие чистоты, благопристойности и каких бы то ни было приличий, пренебрежение разделением полов, сквернословие, постоянные сцены распутства – все благоприятствует праздности и праздному времяпровождению без надзора».