Рука Джироламо тяжело опустила молот на голову мальчика…

Тереза на коленях подползла к своему стулу, сложила руки и долго молилась. Голова ее бессильно опустилась. Все тело конвульсивно вздрагивало.

Маленький трупик был отнесен в угол, где лежали все свечи. Снова заиграла музыка, все снова запели песнь. А пока они пели, чаши наполнились вином.

Франк Браун встал со скамьи. У него так болела голова, словно он сам получил удар, размозживший голову мальчику. Шатаясь, как пьяный, он вышел на улицу подышать свежим воздухом… Он видел людей, идущих с собрания в одиночку и группами. Они не говорили между собой ни слова, ни разу даже не пожелали друг другу спокойной ночи. Они шли с своими детьми, избитыми и иссеченными, но все же живыми! — и Франку Брауну казалось, что в этот вечер они больше любили своих детей и нежней прижимали их к себе.

Только Джино остался там; маленький глухонемой пастушок, дитя деревни, он не имел ни отца, ни матери, никого, кто позаботился бы об его бедненьком, худеньком тельце.

«Бедный маленький мальчик!» — подумал Франк Браун.

Последними вышли пророк и его домочадцы. Карме-лина Гаспари делала усилия, чтобы поддержать Терезу, но сама не выдержала и свалилась наземь. Скуро хотел заменить ее, но при его приближении Тереза вскрикнула и оттолкнула его. Ее поддержал Американец.

Медленно передвигая ноги, они пошли к дому.

Франк Браун встал и пошел по пустынным, безлюдным улицам. Придя домой, он выглянул из окна своей комнаты: в этот вечер за ним не было стражи.

Он разделся и лег. Однако заснуть не мог: события последнего вечера проносились перед ним.

Почему он не вмешался, когда Тереза призвала детей? Когда ее плеть рассекала до крови маленькие, тщедушные, голые тела? Когда она искусала губы Джино? Когда Скуро, эта пьяная скотина, пригвоздил ручку ребенка? Что его удержало?

— Это ни к чему не привело бы, — сказал он со вздохом.

— Что мог я один сделать против всей этой массы безумцев? — Франк прекрасно сознавал, что лжет самому себе. Нет, не страх удержал его, а нечто другое. Его удержало на скамье вечное проклятие отцов, которого не мог избежать ни один смертный… Его удержала всепокоряющая власть крови…

На следующий день Франк поздно сошел вниз.

Хозяина нигде не было. С трудом он дозвался слуги.

— Где хозяин? — спросил Франк.

— В городе.

— Уехал или пешком?

— Нет, с почтой. Сегодня почтовый день.

— Почему же ты мне не сказал? Я бы тоже поехал…

В эту минуту раздался пронзительный рожок автомобиля.

— Когда он вернется назад?

— После обеда. Солнца уж не видать, но еще совсем светло.

— Прекрасно. Значит, он возвращается около 5-ти часов. — В 4 часа, когда солнце будет там, над Монте-Алме-го, ты снесешь мой сундук на шоссе… Но ты должен сделать так, чтобы никто тебя не заметил. — Вот тебе 10 крон… когда я буду в экипаже, — ты получишь еще столько же…

Франк медленно пошел по деревне. Нигде не видно было ни души; пустынной и вымершей казалась деревня. Только у ручья он заметил кого-то; то был Джиованни Ульпо, который усердно растирал грудь и спину каким-то зловонным салом. Его рубашка, выстиранная в ручье, сушилась тут же на дереве.