И смотрела на кавалера таким взором чистым, что и не подумал бы он о ней, что промышляет она чем-то недобрым.

– Варить зелья – ремесло дурное. – Не очень-то уверенно говорил он.

– Не во зло его делаю, и не привораживает оно, только желание в мужьях пробуждает. Для жен, что мужей вниманием обделены, то в радость большую. – Спокойно и убеждённо говорила девушка.

Так убеждённо, что Волков и сомневаться в её словах не мог.

– Всё одно, осторожна будь. Смотри, чтобы не донесли.

– О том не печальтесь, никто не донесёт, – улыбалась Агнес и сама в том была уверена.

Она прекрасно знала, что никто на неё не донесёт.

– И слава Богу, – сказал кавалер, успокоившись, и встал. – Спать пойду, завтра важный день.

Он поцеловал её в лоб, она поцеловала ему руку. Он пошёл к себе, а Агнес велела принести себе ещё вина и свою любимую книгу.

Ещё посидеть чуть-чуть хотела.

Он сразу узнал банкира Ренальди из дома Ренальди и Кальяри. И тот его тоже признал сразу. Банкир выходил из приёмной канцлера, а Волков как раз стоял и ждал, когда его позовут. Банкир раскинул руки для объятий. Он улыбался и был заметно рад Волкову. Волков тоже был рад ему. Банкир не стал говорить о том, что совсем недавно он поднял аренду на дом, который кавалер у него арендовал. К чему обсуждать эти мелочи? Как и положено, Кальяри спросил про здоровье, про ногу Волкова. Покивал с сочувствием и вниманием, восхитился его подвигом в Хоккенхайме, о котором до сих пор ещё в городе судачили, порадовался его статусу помещика, спросил, хорош ли лен, а потом как будто вспомнил и заговорил о другом:

– Друг мой, помните, вы просили меня разузнать, что сталось с вашими родственниками, с вашей матерью и сёстрами?

– Помню, вы разузнали? – Ещё бы он не помнил, он даже денег на то банкиру давал, хоть и немного, но давал.

И банкир, начал говорить:

– Два дня назад получил корреспонденцию. Видимо, я огорчу вас и обрадую, друг мой. Наш представитель в Лютцофе нашёл ваших родных, но матушки вашей, да примет её душу Господь, среди живых уже нет. И одной сестры нет, старшей. Она с мужем и двумя дочерями померла от чумы. Но от неё остался сын двенадцати лет. Мальчик живёт с тёткой, она ваша младшая сестра, Тереза Видль, урождённая Фолькоф. У неё две дочери. А муж её тоже помер, не от чумы, а от чахотки. Живут – бедствуют.

Держать всё в уме, оперировать десятками страниц текста и цифр было для банкиров обычным делом. Имена, цифры, города – всё это в голове. Только в голове, не всё можно доверить бумагам. Ренальди, хоть был и не молод, не заглядывал в бумажку, когда рассказывал кавалеру о его семье, он словно выучил всё это. И Волков удивился бы такой памяти, но ему сейчас было не до того. Он немного опешил от всего, что слышал.

Банкир говорил ему о каких-то людях, которых кавалер даже не помнил, по сути, и не знал, ну, кроме матери. Разве можно немолодую женщину, которой уже тридцать лет, считать своей сестрой, если ты помнишь её совсем маленькой девочкой и вспоминаешь с трудом? Можно ли считать родственниками каких-то детей, о существовании которых ты только что узнал? Близкими людьми? Оказывается можно. Хоть и чувствовал он себя сейчас странно. Оказывается, он очень хотел их всех увидеть. И единственную сестру и племянников. Тем более, если они бедствуют.