На пару лет он полностью исчез из поля зрения сотрудников советской милиции. Следующее упоминание о нем датировано в документах 1933 годом, когда мелкий оголец (оголец - несовершеннолетний вор) со смешной кличкой Амбал попался на карманной краже в большой базарный день.

Денег он украсть не успел, ранее кроме мелкого хулиганства и побегов из интерната ни в чем особенном замечен не был, поэтому, помурыжив его по камерам с месяц, следовать подписал постановление об освобождении. И с этого момента парень натурально пошел вразнос. Стопка пожелтевших бумажных листов, исписанных мелким почерком, повествовала о довольно однообразных, но регулярных уголовных деяниях.

Кража через форточку в окне первого этажа жилого дома в Грузинском переулке. Арест, следствие, побег во время пересылки.

Мошенничество при покупке-продаже голубей. Арест, побег при перевозке из РОМа в следственную тюрьму.

Участие в групповой драке подростков в парке на Каланчевской улице. Ножевое ранение средней тяжести. После четырех дней лечения – побег из больницы.

Кража в автобусном маршруте № 22. Арест. Уголовное дело успешно доведено до суда, где малолетнему воришке впаяли с учетом всех предыдущих «заслуг» шесть лет лагерей по трем статьям УК РСФСР от 1926 года.

После трех лет отсидки снова свобода. И снова мелкое хулиганство, кражи, мошенничество, побеги…

Подобное однообразие в преступной деятельности Николая Сермягина продолжалось до осени 1941 года.

В первые дни войны Главное милицейское управление НКВД перевело РОМы и другие подразделения милиции на режим военного времени. Это означало двухсменную работу по двенадцать часов, казарменное положение, отмену отпусков и полное отсутствие выходных дней.

Охрана общественного порядка значительно усложнилась. С каждым днем рос поток беженцев и эвакуируемых лиц, появились дезертиры, активировался преступный мир. Помимо обычных задач сотрудникам приходилось выявлять паникеров и мародеров, бороться с хищениями на транспорте, ловить вражеских корректировщиков, шпионов и провокаторов, помогать в эвакуации гражданского населения, советских предприятий и учреждений. Все это происходило на фоне снижения реальных возможностей милиции, ведь на фронт отправлялось большое количество молодых, здоровых и наиболее подготовленных милиционеров. На смену им приходили комиссованные после тяжелых ранений военнослужащие, а также женщины.

До июня 1941 года в московской милиции работало чуть более сотни женщин, во время войны их численность возросла до четырех тысяч. Этим и спешили воспользоваться осмелевшие криминальные элементы.

Следующий документ, подшитый в папке с желтым прямоугольником на серой обложке, гласил: «22 сентября 1941 года банда во главе с Николаем Сермягиным совершила вооруженный налет на продуктовый магазин на Большой Пионерской улице в момент инкассации денежной выручки».

Это уже было серьезно. Подобное преступление даже в мирное время расценивалось как тяжкое, и все его участники запросто могли схлопотать высшую меру.

Ознакомившись с материалами, Егоров (он был последним, кто не успел их прочесть) захлопнул картонную папку, откинулся на спинку стула и устало произнес: