– Очень даже не против. Вот только… Митя, а то, что ты со мной так возишься, тебе самому ни в чем не мешает? Дела какие-то, личная жизнь…

– В том и печаль, что ничего подобного. Как в песне из какого-то кино, забыл, из какого: позабыт-позаброшен, с молодых-юных лет, я остался сиротою, счастья-доли мне нет… Или, если по Стругацким, – какие у нас, змеиное молоко, братья? Мы сами-то еле живы…

– Врешь ведь. – Марина улыбалась определенно не без лукавства. – Или немножко прибедняешься, змеиное молоко. Язык у тебя подвешен, и парень ты, надо полагать, симпатичный. Неужели нет?

– Да, говорят, симпатичный, – пожал он плечами. – Но вот на данный исторический отрезок нет у меня никакой личной жизни. С каждым может случиться.

– А голос у тебя, такое впечатление, ничуть не грустный. Значит, никаких трагедий в личной жизни? Тайм-аут просто-напросто?

– Ага, вот именно, – сказал Митя. – Просто-напросто тайм-аут.

И ведь нисколечко он землячке-русалке не врал. Не было у него на данном историческом отрезке ничего похожего на личную жизнь в полном смысле этого слова. Лорка – все-таки не личная жизнь, скорее уж «Скорая помощь» или служба быта. С Юлькой всё совершенно туманно, да и годочками она не подходит под категорию «личная жизнь» – так, баловство. Вика из ЗЗ – тоже скорее уж служба быта, да и нет ее в городе, приедет к самому перовому сентября – ей из Миусска сорок минут на автобусе… В некоторых смыслах и впрямь сиротинушка, а?

– Везет тебе, – сказала Марина чуть грустно. – Когда захочешь, тогда тайм-аут и берешь…

Опять напоролся, сам того не ведая… Ну, она, кажется, не особенно и запечалилась – так, взгрустнулось мимолетно…

– Так я завтра подъеду после работы?

– Подъезжай… сиротинушка.

Голос у нее опять был вполне веселый и беззаботный.

Часа через полтора, минут через десять после часа смены, Митя верхом на мотоцикле, с солидной пачкой телеграмм в висевшей на руле казенной сумке, проехал от Главпочтамта до универмага по улице красного партизанского командира Щепочкина, на светофоре повернул налево и, миновав пару кварталов, заехал во дворы. И вошел в гиперпространство. Да, именно так – посреди стотысячного советского города тысяча девятьсот семьдесят шестого года вошел в гиперпространство. По крайней мере, он это именно так для себя называл более десяти лет – как ему казалось, подобрав очень удачное название.

Что такое гиперпространство, любителям фантастики известно прекрасно. Столь же обычная вещь в фантастике, как в производственном романе – передовой токарь или сталевар. Звездолет с бравыми космонавтами, жителями далекого (или не особенно) будущего, счастливого (если дело происходит в советской фантастике) или не особенно и счастливого, а то и вовсе жутко неприглядного (если действие разворачивается в пессимистической и упаднической фантастике западной) привычно и рутинно врубает движки с красивым мудреным названием (красота и мудреность зависят от фантазии писателя) – словно водитель автобуса переключает скорости. И через некоторый срок, от нескольких минут (романтики Стругацкие) до нескольких суток (более приземленный Карсак) оказывается за тридевять миров, на невообразимом расстоянии от родной Земли, которое меряют уже не километрами, даже не миллионами километров, а световыми годами.