...По воле Субэдэя на русский стан, спешившись, бросились сбродные спутники монголов из различных кочевых племён; рёв и натиск, стрёкот свистящих стрел и слепая ярость; взбираясь на телеги, потрясая копьями и кривыми мечами, они предприняли отчаянный штурм.

— Катитесь в ад! Откуда взялись!

Русичи встретили их ударами двуручных мечей, секирами и шипастыми палицами — летели головы, руки, трещали расколотые в щепы щиты.

...Но реку шлемом не вычерпаешь. Пешие татары ринулись в пробитую брешь! И было смятение, и геройство, и ратные кличи, и вопли смертельного испуга, и самопожертвование.

С великим уроном отшатнулись русичи под ударами свежих сил. Отступили бы ещё дальше, да некуда — княжий шатёр за спиной и знамя!

...Враг давил напором — спасало покуда одно: для тысячных скопищ уж больно узок и незаметен был вход. Сила татарская вливалась в него надсадными толчками, совсем как вода из опрокинутой фляги.

Но и этого было за глаза! Минута, пять, десять... и прорвавшийся железный стрежень[276] будет не удержать!

Над чёрными дымами крошилась рыжая молния. Земля ходила ходуном и чавкала под ногами: набухшая, вздутая, как бордовый творог.

Князь Мстислав вспорол взглядом пылающие в огне повозки — не за что зацепиться! В какой-то момент загнанный рассудок повис над пропастью. Ему показалось, что тьма, подобно омуту, засасывает его в свою бездну. Мстислав видел, как из огня и дыма, смешивая ряды галицких дружинников беспорядочной массой, опрокидывая всё на своём пути, вырвались остатки Волынской конницы.

— Данила-а-а-а! — В горле застрял ком. Он увидел в крошеве лиц белое, как саван, лицо зятя. Вместе с другими конь уносил прочь молодого волынского князя, в груди которого торчали, как забитые гвозди, четыре татарских стрелы. «Аннушка! Доченька-а! — бухнуло кулаком под сердце. — Как же я погляжу тебе в очи?..»

— Не-е-ет! Где?! Где ты, оборотень?! Я вобью тебе в грудь осиновый кол! — потрясая мечом, орал в безумстве Мстислав.

Рядом со смертельным дрожливым выхрипом проржал чей-то конь. Упали пробитые стрелами трое ростовцев.

...Из огненной круговерти вылетел Булава; щит и воронёный шлем его были в бессчётных надрубах и вмятинах; кольчуга рвана на плече, будто её драл железными когтями медведь.

— Пр-ро-очь! Прочь отсель! Гони к Днепру, княже!

— Врёшь! — ноздри князя дрожали. — Когда ты видел, чтоб Удалой врагу спину казал?! Богатыри-и! Вперёд, на смерть! За...

— Сто-о-ой! — Булава взирал исподлобно: властно и зло. — Безумец! Чёрт тебя крутит! С кем воевати? Беги! Сраму тут нет! Ты сделал всё!

— А как же люди?!

— Их доля незавидна, но такова воля Неба!

— Но я есмь...

— Ты есть князь! На кого Галич бросишь? Сына-а! Не дури! Это твой долг!

— А ты?! — У Мстислава перехватило горло.

— Я задержу их!.. — с готовностью тряхнул окровавленным ковылём волос воевода; одновременно зрачки его накалившихся глаз расширились и потемнели. Стрела, прогудев в воздухе, как стальная оса, пробила Степана насквозь, войдя под правую лопатку, показав свой красный клюв из груди чуть ниже ключицы. Он рухнул наземь железным снопом.