— А хера в кадке им не оставить?!

— Брешет он всё, балабой! Не слухайте оторвяжника, браты! Яко брехал на торжищах, когда вмыливал нам запалённых коней, так и теперича вреть!

— Окстись, православные! Видано ли дело! Оружье бросить пред ворогом лютым?! — рвали глотки старые ратники. — То гре-ех!

— Краше с мечом да молитвой к Днепру пробиваться. Не ве-ерь! Не верь ему, злыдню!

— Верно глаголет Переяслав! Хучь половина, хучь третя доберётся до хаты! А так-то?.. В Дикой Степе, без секир да мечей, мы хто для татарев? Точно — яко тетери беззащитны для коршунюг!

— Ни-и!

— Не бывати сему!

— Геть, заворуй!

— Убирайси к своим хозяевам, выблядок!!

...Но бродник — ни с места; стоял на своём: валяясь в пыли, рвал на себе рубище и смертно клялся в своих заверениях, муслявил губами нательный крест и ревел сквозь слёзы:

— Пощадите, браты-ы! Удавють мене! Шо ж не верите? Али я не крещёный, як вы? Ужли уверили, шо я поганым продавси? — теряя рассудок, бестолково метался Плоскиня в ногах у татар, как пёс на цепи возле будки. — Можу ли я гутарить иначе, коли тугары-ироды... мене сзаду... на остриях держуть? A-а? А-а-а? Браты-ы! Истинный крест, не вру!

...Сами монголы, те, что дозорили за спиной бродника, и два десятка сопровождавших верхами, точно заведённые кивали головами, цокали языками и в подтверждение поднимали большой палец, что-де верно и правильно всё говорит их толмач.

После мучительных, хрипатых споров в тот пульсирующий недобрыми предчувствиями час, стоя над пропастью собственного приговора, князья пошли на поводу безумных увещеваний вора и христопродавца Плоскини. Видно, уж так было предначертано свыше...

Выбор был сделан, и великий князь Киевский Мстислав Романович отдал свой роковой приказ сдавать татарам оружие.

...Глухо и скорбно гремели щиты, кольчуги, доспехи и шлемы; прощально звенели и лязгали верные друзья: мечи и секиры, булавы и сулицы, кистепёры, сабли, кинжалы и палицы; тугие луки и колчаны ещё не расстрелянных калёных стрел; тревожно ржали братья-кони, прядали ушами, выворачивали яблоки глаз, били суглинок копытами, словно чуяли быстроногие неладное, будто хотели о чём-то худом упредить русичей...

И вот когда три огромных стальных холма выросли посреди боевого стана, тогда смоленцы и киевляне стали прощаться друг с другом: целуясь троекратно по-русски, кланяясь в пояс, отбивая поклоны угрюмому чёрному Небу...

А потом раскатились повозки, и непобедимые, бесстрашные в сече витязи бросились перво-наперво к реке — три дня и три ночи вода лишь грезилась им!..

Хрустальные каскады студёных речных брызг обожгли лоснящиеся от зноя и пота закопчённые лица. Рассыпаясь, струилась, ласкалась в руках долгожданная влага; сверкали глаза и зубы, мелькали колени и крепкие спины, мускулистые груди и руки; разминая уставшие члены, радуясь, что вскоре узрит родных и близких, плескалась в Калке обманутая Русь...

А потом, когда последние ратники покинули боевой стан, грянул триумфальный час чёрной расплаты за глупость, доверчивость и безрассудство князей.

...Калка-река вышла из берегов — от огромных заторов из человеческих тел; рудые воды надолго скрыли многовёрстную широкую пойму от глаз...