— Га-а-ад! Гнида! Ты для кого фитиль поджигашь?! Ты мне эт-то гавканье брось! — рявкнул побелевший Степан Булава; врезался конём в толпу и с маху плетью шибанул того по лицу. — На тебе! Н-на! Ишь, сердце у него кровей закипает! — в бешенстве рычал воевода. — И иш-шо тоби, сучий хвост! Усе жити хочуть! Не у тоби одного робяты да старики. В стр-рой! На переды! Я-ть те покажу, как со смутой якшаться. Только отвага и кровь искупят твою брехню!

— Русичи!

Заслышав князя, дружина смолкла. В очах Мстислава стучала и билась чёрная синь.

— До братьев-киевлян нам уже не поспеть... Поганых и впрямь невиданно. На равнине — нас сотрут! Но за повозками продержаться — есть надёжа!.. Всем стоять насмерть! Не поддавайтесь страху! Бейтесь! Бейтесь за свою жизнь до конца! И коли уж нам суждено здесь по воле Господа сложити головы... то умрём достойно, как подобает русичам! Братья! Для меня великая честь быти с вами в сей день! И помните крепко: не в силе Бог, а в правде! Христопродавцам средь нас места нет!

Князь с лёгким звяком выхватил из ножен меч, на коем вспыхнуло слепое солнце. Взял булат за остриё и рукоять, будто держал на ладонях голубую молнию, и, склонив голову, поцеловал.

...Тысячи молний вспыхнули в руках ратников и тысячи губ молитвенно припали к клинкам.

— А теперь по места-а-ам! Занять оборону-у! К бою!!

…И вновь от грома сшибки оглохли небеса и встала на дыбы степь!

Люди сходили с ума от стонов и криков.

Звенела, скрежетала, лязгала сталь о сталь, чавкала, разя живое... Русичи яро рубились со смертью, окружавшей их со всех мыслимых сторон. Это было и вправду чистилище, изрыгавшее серу и пламя!

Татары ломились прорвой.

В глазах дрожала алая бездна: мужества, отчаянья, лютости, храбрости, ужаса, решимости, шальной неистовой радости и дикого безумия.

Мёртвым некуда было упасть... Всюду виднелись их серые, подсинённые, как из олова и свинца, лица с чёрными от крови губами... Их тела, надрубленные мечами и топорами, пробитые стрелами, копьями, зажатые щитами, толкались и двигались среди живой рычащей толчеи.

Трупы людей и лошадей, обломки расколотых, перевёрнутых повозок, тюки и торбы с провизией запруживали ход; земля на глазах израстала холмами тел.

...Из-под копыт и сапог отовсюду тянулись руки: они хватались за всё, вонзались пальцами, будто крючьями, и то, что попадало в это хищное, слепое месиво, выхода из сего ада уже не знало.

Тут и там из-под мечей и сабель взмахивала алыми крыльями кровь и рассыпалась багряными веерами на звенящую сталь.

— Русь, дай бою! — свирепо рычало у пылавших огнём повозок.

— Врежь иродам! Кр-рой!

— Кроши сплеча! — остервенелым рёвом отвечала рубка у заградительных кольев.

...Жутко роптала под копытами зачерствелая от бездождья земля; тучи пыли носились над безбрежной равниной, и где гуще клубилась тьма, там чаще вздымались мечи, мчались кони без всадников, рвались стоны раненых, крики ярости, гром литавр и призывы сигнальных рогов.

Враг, то откатываясь, то напирая на заслоны русичей, метал копья, чернил небо тысячами стрел, натягивая грозные луки-сайдаки. Меткие стрелы с закалёнными иглами на конце для кольчужных «скважин» вонзались в горячую плоть; под прикрытием атак конницы подкатывались к повозкам облитые маслом огромные скатки сухого камыша и поджигались; через повозки летели отрубленные головы и руки витязей, — но стояла, не горбясь, Русь! И держалась, как прежде, стойко, встречая в мечи и копья озверевшего врага. Стрелы и сулицы, каменные и чугунные ядра пращей вышибали из седел подлетавших отчаянно близко всадников, и монголы, рыча и визжа от бешенства, отходили, не в силах сломить, опрокинуть русичей на лопатки.