— Слава! Слава-а! Слава-а-а!

Построившиеся вдоль повозок галичане и ростовцы по-братски приветствовали забитую пылью и испятнанную кровью колонну волынцев.

— Они ликуют в твою честь, Мстислав Мстиславич! — Князь Данила, ехавший рядом, приложил ладонь к груди, склонил голову.

— Нет, дорогой зять. Они ликуют нашей общей отваге. Видела б сегодня тебя, красавца, дочь моя Аннушка! — Тесть похлопал по железному плечу счастливого Данилу. — Как на духу, брат, покорил меня ты сегодня своим уменьем держати ворога на острие меча. Любо! У поганых мороз по коже.

— Дозволь слово молвить, пресветлый...

— Будет тебе, обойдёмся без церемоний. Потери?

— Могло б быти меньше, ан больно зубаст татарин да велик числом.

— То верно. Зубаст... и напорист, не хуже варяга ломит. Но тебе ли напоминать — сеча... Не в бабки играем[274]. Чую, зять... для многих из нас уже звонит небесный колокол.

— Погиб мой воевода Стрелец, — сняв шлем и держа его у груди, перекрестился Данила.

— Он уже в раю... — На запылённом суровом лице Мстислава ожесточённо дёрнулись желваки; наложив на себя крест, он с сердечной досадой изрёк: — Вот так, брат, день ото дня редеют ветви древа недавно могучего ратного братства.

— Стрелец был ещё жив, когда мы вырвали его из когтей нехристей.

— Его последние слова?..

— «Скажи всем, шо не страшно Богу душу отдать, коль совесть спокойна и честь не замарана». И последнее: «Храни, Исусе Христе, Русь, князей наших... и спаси дружины».

— Светлая память ему... М-да... — Мстислав скорбно поджал губы, потом выдохнул, будто освободился от чего-то: — Знаю, тебе нужен, как и всем, отдых, но мы — не все, у нас, князей, нет на то права.

— Когда следует быти у тебя, Мстислав Мстиславич?

— Умойся, поешь, охолонись малость, и ко мне... Выход искати будем из тупика. Зажал нас меж ног татарин. Не ровен час, в атаку опять грянет. Будь здоров, князь.

...Мстислав ехал шагом мимо расположившихся у котлов витязей, мимо полевой кухни, когда его огорошили вестью:

— Защита наша! Радость! Радость до нас! — Подскакавший на вертлявой кобыле Ясноок ощерил белые зубы. — Да сколь же ждати будешь, пресветлый? — в сердцах гаркнул оруженосец и, ближе склоняясь к опиравшемуся на луку седла усталому князю, с укором бросил: — Шо це таке? Отчего не ликуешь, княже? Гонец от брата твоего! От князя киевского Мстислава Романыча!

— Эй, пешцы! О раненых позаботьтесь! — распорядился Удалой и, глядя в радостные очи оруженосца, отрезал: — Я тебе не шут гороховый, а князь, сучонок! Ты, похоже, уже выплеснул свой ушат рады?![275]

— Смилуйся, защита-князь! — Ясноок изменился в лице.

— Так не вейся надо мной вороном, вырви тебе глаз! Зови к шатру!

...Прибывший сотник Градояр доложился старшиной киевского разъезда воеводы Белогрива. Порадовал доброй новостью, что киевский князь с ещё одиннадцатью малыми князьями нынче встал лагерем всего-то в двух верстах и с нетерпением ждёт воссоединения.

— Святый Боже! Благодарю Тебя, Отец наш Небесный, что услышал ты наши молитвы!.. Низкий поклон и тебе, брат, что не отступился от клятвы нашей!