Свентицкий покосился на Молочкова, сказал:

— Так я и думал. Месье, вы не напишете от моего имени папе? Я не хочу, чтобы наш фамильный саратовский склеп был лишен моего праха. Его же батенька из гранита отгрохал… Уральского… На вечные времена.

— Вы знаете, шутите, да не очень, — неприязненно покосился Молочков. — От ваших шуточек знаете чем пахнет?

«Паккард» обогнул кладбище, и стало видно поле, песчаное, покрытое редкой ржавой травкой. На краю его был железнодорожный тупик. Там стояло несколько бурых теплушек. Близ поля, в гуще небольшого сада (деревья, еще голые, просвечивали насквозь), виднелось деревянное двухэтажное здание с башенками и колоннами, множеством окон и крылец, похожее на дачу какого-нибудь разбогатевшего на осетрах местного купчины. Над зданием полоскался вылинявший красный флажок, чуть выше него, на мачте, пузырился полосатый «колдун» — метеорологическая колбаса из полотна, непременный знак каждого приличного аэродромного поля.

На поле — Щепкин даже привстал от радости — парусила под ветром огромная авиационная палатка, вся в заплатах, временный ангар для укрытия и обслуживания аппаратов — вещь знакомая. А на самом поле были видны машины.

Солидный и большой «Фарман-30», «тридцаточка», как его называли, стоял полувыкаченный из авиапалатки. Чуть в стороне была видна двухместная машина неизвестной марки. Впоследствии Щепкин узнал, что это настоящий гибрид: фюзеляж от «лебедя», шасси с «анасаля», мотор с «сопвича». Остальные пилоты называли машину «бутербродом», но хозяин ее, Кондратюк, упрямо именовал «сопвичем». Сейчас на плоскостях этого мощного сооружения мотористы подновляли звезды…

Звонкий, тугой гул, знакомый до боли, с ясным металлическим призвуком, который дает только ротативный мощный мотор «гном», вращающий под капотом бешено цилиндры вокруг неподвижного вала, шел от одноместного истребителя «ньюпора». Тупорылый, с короткими, похожими на плавники крыльями и скошенным изящным хвостовым оперением, он катился по полю, подпрыгивая на толстых пневматических шинах. Над кабиной виднелась кожаная голова авиатора, он пробовал, видно, мотор, гоняя его на разных режимах. Поле исполосовали влажные треки от колес.

Ясно было, что «ньюпор» недавно ремонтировали, на плоскости сверху ярко блестел жестяный бензиновый бачок, его не успели закрасить. Зато капот рдел от алой эмали. «Ньюпор» выглядел кокетливо и ухоженно…

На звезды здесь краски не жалели, они выглядели празднично, огромные и маленькие украшали и плоскости и фюзеляжи.

Одним взглядом жадно охватил Щепкин аэродром, успел заметить груду бочек в стороне, охраняемую часовым, плотников на двух новых сараях, брезент, расстеленный на земле, на котором оружейники собирали «льюис» на высоких тонких ножках, успел вдохнуть тот неповторимый аромат аэродрома, ту смесь запахов бензина, подгорелой касторки, лака, резины, которая волнует каждого человека, имеющего отношение к авиации, как «паккард» подкатил к даче и Молочков сказал:

— Слезай, приехали…

Они поднялись на второй этаж, в комнату, окна которой «фонарем» выходили на поле. За столом сидел аккуратный небольшой человечек с задумчивыми голубыми глазами, бритый наголо, за ворот заткнута салфетка, ножом и вилкой красиво ел ломтики хлеба, макая их в тарелку с подсоленным — крупинки соли не успели расе таять — растительным маслом. Вид у него был довольный, словно наслаждался по меньшей мере осетриной.