— Вот привез, товарищ Туманов, как вы просили… — сказал Молочков.

Туманов встал, щелкнул каблуками.

— Спасибо, Молочков! Можете быть свободны!

— Не могу! — возразил Молочков. — У меня еще дело есть.

Он покопался в портфеле, вынул и протянул Щепкину листок. На нем на машинке под копирку было отпечатано, что «гражданин такой-то (фамилия Щепкина была вписана от руки аккуратным школьным почерком) ручается за гражданина такого-то (фамилия Свентицкого была вписана тоже старательно) и гарантирует, что…» Далее шло перечисление, чего не должен делать Свентицкий. Не делать он должен был многого. Заявлений против советской власти и ее органов, контрреволюционных поступков, распространения враждебных слухов, вооруженных выступлений… Перечень занимал полстраницы. Не сказано было только, а что же должен был делать Свентицкий.

В конце заявлено было прямо и категорически: «В случае неисполнения вышеперечисленного поручитель несет кару по всей строгости законов за поручаемого».

Свентицкий, заглядывавший через плечо, с уважением засвистел.

— Ох ты! Неужели решишься, Данечка?

— Не мной придумано, — угрюмо сказал Молочков. — Не помешает.

Щепкин подписался.

— Я к вам, товарищ Щепкин, претензий не имею, — сказал Молочков. — И вы на меня тоже не обижайтесь. Служба есть служба. Мы еще свидимся.

Молочков улыбнулся и вышел.

— Поскольку мой лучший друг, товарищ Щепкин, выдал вексель на мою лояльность, я имею право задать вопрос? — Свентицкий оживал, хамея на глазах.

— Да, — кивнул Туманов.

— Вы меня намерены задержать? Здесь?

— Извините, намерен! Предлагаю служить в нашем авиаотряде, командиром которого я имею высокую честь состоять…

— Летать я не против. Но не в этой дыре! — перебил Свентицкий. — Я хочу домой! Или хотя бы в Москву! Белокаменную! Златоглавую! К Царь-пушке! И вы не имеете права…

— Может быть, вы пока прогуляетесь, гражданин Свентицкий?

Свентицкий оскорбленно вздернул голову, вышел.

— Это он так… Останется, — сказал Щепкин.

— Останется не останется — вам его лучше знать. Как скажете, так и будет! У нас сейчас в авиации все бывает. Среди летного состава каждый второй — сомнителен. Сеют их, просеивают, а толку? Слыхали, может быть, что в январе в Воронеже стряслось?

— Откуда? — засмеялся Щепкин.

— Капитан Свешников увел к белым весь авиаотряд! Перелетели! Девять машин!

— Много… — согласился Щепкин.

— На карту взглянете?

— Непременно.

Туманов разложил на столе потертую на сгибах карту, всю в старых карандашных пометках, в дырах от ластика.

— Спасибо вам за своевременное предупреждение о том, что британцы будут бомбардировать город! — сказал он. — Населению, пока без разъяснений, приказано крепить погреба, заняться убежищами. Имеется на весь гарнизон одна зенитная пушка, но к ней нет снарядов. Обещали прислать. Значит, как ни раздумывай, а основная тяжесть обороны воздушной падает на наш отряд. Пилоты у меня из разных частей, и хотя еще не совсем притерлись друг к другу, но летать могут. Тут другое дело, товарищ Щепкин… Раз есть против нас летчики, значит, придется с ними драться. А стрелять мои в воздухе еще не очень ловки. Да и за зиму отвыкли… Как вас там, во Франции, учили этому делу?