Холодок пробежал у нее по спине. И даже не холодок, а предчувствие того самого ужасного, которое пришло осознанием в тот момент, когда зазвонил телефон.

– Тань… Тамара умерла, – выдохнул наконец Сережа. – Я уснул, а она умерла… Врачи объяснили – от стремительно развившейся тромбоэмболии.

– Сереж, но как же так… Что же это…

– Сказали, так бывает в послеоперационный период… Все, Тань, не могу больше говорить… Не могу…

Телефон пискнул и замолчал, и она еще долго глядела на равнодушный дисплей. Глядела, как высвечиваются на нем уходящие минуты. Одна, другая, третья. Потом отложила телефон в сторону, закрыла руками лицо. Но в темноте, под веками, высвечивались те же минуты, уходящие в никуда.

Надо было встать, надо было пойти к девочкам. Надо им сказать, что мамы больше нет. Но пусть не сию минуту, пусть немного позже… Ведь минутам все равно, в которую из них девочки сами проснутся. Зазвонит будильник – и проснутся…

Наверное, час прошел с момента Сережиного звонка. А может, полтора часа. И страшно оторвать руки от лица, взглянуть на дисплей телефона. Пусть, пусть зазвенит будильник у девочек… Отсюда, из гостиной, слышно, как он разливается мелодичным звонком…

Хотя будильника она не услышала. Наверное, потому, что боялась услышать. Отняла руки от лица, когда в гостиную заглянула Надя, пробормотала сонно:

– Вы еще не ушли, да? А я думала…

И тут же произнесла испуганно:

– Ой… А вы чего так сидите? Плачете, что ли? Что-то случилось, да? Что, говорите!

– Да, Наденька, случилось, – тихо произнесла Таня, не узнавая своего шелестящего безысходностью голоса. – Позови Верочку, пожалуйста…

– Что-нибудь с мамой, да? Господи, говорите уже! Что с мамой? – быстро спросила Надя. Потом крикнула в сторону коридора почти истерически: – Верка, вставай! Иди сюда, слышишь, Верка?

Прибежала Верочка, на ходу протирая сонные глаза, встала рядом с сестрой:

– Надька, ну что опять? Почему ты меня все время пугаешь? Случилось что-нибудь, да?

Надо было говорить. Но как, как, черт возьми, это говорить? Как произнести эти страшные слова, как?

– Девочки… Ночью мама… Она умерла, девочки…

– Нет… Этого не может быть! Что вы говорите! – в ужасе прошептала Надя и даже ладонью повела в воздухе, отрицая услышанное. – Операция же прошла успешно, что вы говорите… Она не могла умереть! Не могла!

– У мамы стремительно развилась тромбоэмболия, так папа сказал… Вернее, ему врачи сказали. Так бывает в послеоперационный период…

– Вам папа звонил? Когда?

– Час назад. Или полтора… Девочки, мамы нет больше. Мне очень жаль…

Верочка вскрикнула, обняла за плечи сестру, прижалась к ней сильно, будто пыталась таким образом защититься от горестной новости. Надя стояла соляным столбиком, глядя прямо перед собой. Глаза ее блестели, но были сухи. Отчаянно сухи.

Потом ее глаза обратились на Таню, и сквозь отчаяние явственно блеснула ненависть – острая, пронизывающая, принявшая в себя первую эмоцию горя. Ненависть-спасение. Ненависть-сублимация. Ненависть-гнев. Дрогнув крыльями носа, Наденька произнесла тихо:

– Я прошу вас, уйдите отсюда, пожалуйста. Я вас очень прошу… Немедленно уйдите… Это из-за вас мама умерла, неужели вы этого не понимаете?