— Значит, только чуть-чуть.

— Спасибо.

За несколько недель Герман Блау стал моим лучшим другом. Как только в половину шестого заканчивались занятия в интернате, я бежал к старому художнику. Мы брали такси до больницы и сидели с Мариной весь вечер, пока медсестры нас не выгоняли.

Проходя от Саррьи до улицы Гауди, я увидел, что зимой Барселона кажется самым унылым городом на свете. Истории, которые рассказывал Герман, и его воспоминания, стали моим собственными.

Много времени мы проводили, ожидая в пустынных коридорах больницы, и Герман делился со мной переживаниями, о которых не знал никто, кроме его покойной супруги. Он рассказывал мне о годах учебы у маэстро Сальвата, о своем браке и о том, как Марина помогла ему пережить утрату жены. Он поведал мне свои страхи и сомнения. Сказал, что все, в чем он был уверен всю свою жизнь, оказалось иллюзией, а многие уроки, которые судьба его уготовила, никому учить не стоит. И я, в свою очередь, впервые поговорил с ним откровенно — о Марине, о своих мечтах стать архитектором, — и это в те дни, когда я вообще перестал верить в какое-либо будущее для себя. Я рассказал ему о своем одиночестве и о том, как до встречи с ними мне казалось, что я попал в этот мир по ошибке. А еще о том, как мне страшно было их теперь потерять. Герман выслушал и понял меня. Я знал, что мои слова были лишь попыткой разобраться в собственных чувствах и дать им волю.

У меня остались совершенно особые воспоминания о Германе Блау и тех днях, что мы провели у него дома и в коридорах больницы. Мы оба знали, что кроме Марины у нас нет ничего общего и при других обстоятельствах мы и слова бы друг другу не сказали.

Я всегда думал, что Марина стала собой благодаря ему, и не сомневался, что и мой скромный личностный рост в большей степени, чем мне бы хотелось, являлся его заслугой.

Я храню каждое его слово и совет под ключом в сокровенном уголке памяти, уверенный, что когда-нибудь они помогут мне унять мои собственные страхи и сомнения.

В марте дождь шел почти каждый день. Марина писала историю Кольвеника и Евы Ириновой в книге, которую я подарил, а десятки врачей и прочий медперсонал носились с обследованиями, анализами, потом снова с обследованиями и снова с анализами. Я вспомнил обещание, которое как-то дал Марине в фуникулере Вайвидреры, и начал работать над строительством собора. Ее собора.

В библиотеке интерната я взял книгу о Шартрском соборе и приступил к чертежам деталей для своей модели. Для начала я вырезал их из картона. Потом, после долгих мучений, убедивших меня, что я не смогу сконструировать и телефонную будку, я заказал детали из дерева у столяра на улице Маргенат.

— Что думаешь сделать, паренек? — заинтригованно спросил он. — Радиатор?

— Собор.

Марина с любопытством наблюдала за тем, как я сооружал для нее маленький собор, сидя на подоконнике. Иногда она отпускала такие шутки, что я не мог заснуть несколько дней, вспоминая их.

— Не слишком ли ты торопишься, Оскар? — спросила как-то она. — Как будто думаешь, что я умру уже завтра.