Я ждал. Коридор представлял собой длинный проход с бесчисленными дверьми и отдаленным эхом голосов. Мимо молча проходили люди с искаженными от боли и горя лицами. Я то и дело повторял про себя наставления доктора Рохаса.

Они вроде бы помогали. Наконец, Герман показался из-за двери и кивнул мне. Я сглотнул и вошел в палату. Герман остался снаружи.

Палата была прямоугольным помещением, в котором солнце освещало лишь малую часть. За окнами на большое расстояние простиралась улица Гауди. Башни собора Саграда-Фамилиа делили небо пополам.

Внутри было четыре кровати, разделенных неровными занавесками, через которые было видно силуэты других посетителей, словно в китайском театре теней. Марина занимала последнюю кровать справа, рядом с окном.

Сложнее всего было выдержать ее взгляд в первые несколько секунд. Ее тут постригли под мальчика, и без своей пышной шевелюры девушка казалась обнаженной и беззащитной. Я больно прикусил себе язык, чтобы подавить слезы, поднимавшиеся из глубины души.

— Пришлось подстричься, — угадала она мои мысли, — для обследований.

Я увидел у нее на шее и затылке следы, на которые даже смотреть было больно. Я выдавил улыбку и протянул ей сверток.

— Мне нравится, — сказал я вместо приветствия.

Она взяла сверток и положила себе на колени. Я подошел и молча сел рядом. Она взяла мою руку и сильно ее сжала.

Марина похудела. Даже под больничной сорочкой белого цвета было видно торчащие ребра. Под глазами залегли темные тени.

Губы превратились в тонкую сухую полоску, а глаза с пепельным отливом больше не блестели. Непослушными руками она раскрыла сверток и достала оттуда книгу. Полистав ее, Марина с любопытством посмотрела на меня.

— Тут все страницы пустые…

— Пока — да, — ответил я. — Но мы с тобой знаем одну интересную историю, которая может лечь в основу этой книги…

Марина прижала книгу к груди.

— Как там Герман? — спросила она.

— Хорошо, — солгал я. — Немного устал, но держится хорошо.

— А ты? Как ты?

— Я?

— Нет, я. Кто же еще?

— Со мной все хорошо.

— Еще бы ты ответил по-другому, после наставлений сержанта Рохаса.

— Я скучал по тебе.

— Я тоже.

Слова повисли в воздухе. Довольно долго мы в молчании смотрели друг на друга. Я видел, что Марина постепенно теряла безупречное самообладании.

— Ты имеешь право меня ненавидеть, — сказала она наконец.

— Ненавидеть? За что?

— Я обманула тебя, — ответила Марина. — Когда ты пришел вернуть часы Германа, я уже знала, что больна. Но мое эгоистическое желание иметь друга победило… и боюсь, в какой-то точке мы сбились с пути.

Она посмотрела в окно.

— У меня нет к тебе ненависти.

Она снова сжала мою руку, а потом поднялась и обняла меня.

— Спасибо за то, что был мне самым лучшим другом, — прошептала она мне на ухо.

Я стал задыхаться. Захотелось как можно скорее убежать оттуда. Марина изо всех сил прижалась ко мне, а я попросил ее ни за что ни за что не замечать, что я плакал. Иначе доктор Рохас шкуру с меня спустит.

— Если ты ненавидишь меня только чуть-чуть, он не будет против, — сказала она. — Уверена, это пойдет на пользу моим лейкоцитам. Или как их там.