— Любопытный народ эти швейцарцы, — сказал он. — Все скрывают грехи, а они свои заворачивают в серебристые бумажки, начиняют ликером и украшают бантами, а потом продают по цене золота. Префект прислал мне из Цюриха огромную коробку конфет, а поделиться тут не с кем. Так что пока донья Паула не знает об их существовании, мне нужна помощь.

— Можете на меня рассчитывать, — неуверенно ответил я.

Сеги подошел к окну и посмотрел на сказочный город, раскинувшийся под нами. Он развернулся и посмотрел на меня так, словно мог прочесть мои мысли.

— Однажды мой близкий друг сказал, что проблемы похожи на тараканов, — заговорил он шутливым тоном, на который всегда переходил в серьезных беседах, — когда те и другие оказываются на свету, они пугаются и уходят.

— Должно быть, этот ваш друг очень мудрый, — сказал я.

— Нет, — ответил Сеги. — Но он хороший человек. С Новым годом, Оскар.

— С Новым годом, падре.

Те немногие дни, что оставались до начала занятий, я провел, почти не выходя из комнаты. Я пытался читать, но слова не укладывались в голове. Я часами сидел у окна, глядя на особняк Германа и Марины вдалеке. Я часто думал вернуться, а несколько раз даже доходил до поворота в их переулок. Между деревьями больше не струились звуки граммофона, лишь ветер носился между голыми стволами. Каждую ночь я заново переживал события последних нескольких недель, а потом погружался в лихорадочный, удушающий сон, не приносивший отдыха.

Через неделю начались занятия: свинцово тяжелые дни, запотевшие стекла и капающие в полумраке батареи. Мои старые товарищи и их пустячные разговоры казались бесконечно далекими. Болтовня о подарках, праздниках и воспоминаниях, в которой я не мог и не хотел участвовать. Слова преподавателей проходили мимо меня. Я не понимал, как философия Юма и уравнения с производными помогут мне повернуть время вспять и изменить судьбу Михаила Кольвеника и Евы Ириновой. И мою собственную.

Воспоминания о Марине и о кошмаре, через который мы прошли с ней вместе, не давали мне думать, есть и поддерживать связный разговор. Она была единственным человеком, с которым я мог поделиться своей тоской. Я так в ней нуждался, что испытывал от этого физическую боль.

Я как будто сгорал изнутри, и ничто не могло принести мне облегчения. Я превратился в серую фигуру, сливавшуюся со стенами. А тени вообще не было видно. Дни опадали, словно мертвые листья. Я так ждал записки от Марины, какого-то знака, что она снова хотела меня видеть. Было бы достаточно любого предлога, чтобы я прибежал к ней и преодолел разделявшее нас расстояние, которое росло с каждым днем. Но ничего не приходило. Я убивал время, гуляя по местам, где нам довелось побывать с Мариной. Я сидел на скамейках на Плаза-Саррья и надеялся, что она пройдет мимо…

В конце зимы падре Сеги вызвал меня к себе в кабинет.

С мрачным лицом, сверля меня пронизывающим взглядом, он спросил, что со мной творилось.

— Не знаю, — ответил я.

— Возможно, если бы мы поговорили об этом, все бы встало на свои места, — предложил Сеги.

— Я так не думаю, — сказал я резко, о чем тут же пожалел.