С Иосифом Бродским меня познакомила замечательная продавщица Люся, которая работала в Доме книги на Невском в отделе поэзии. Почему-то она решила, что меня надо непременно познакомить с Бродским. Его тогда, конечно, не издавали, хотя я помню публикацию в газете, как кто-то иронизировал по поводу его стихов.

У нас с Бродским было три с половиной года разницы, но на момент знакомства он мне казался взрослым человеком. Понятно почему: мне тогда было лет семнадцать с небольшим, а ему, соответственно, двадцать один.

Бродскому я чем-то понравился, он стал со мной общаться, водил меня по местам своей «боевой славы», показывал мне путь в Третье охранное отделение на Фонтанке, с Пантелеймоновской улицы. Он рассказывал, как его возили в бывшее Третье охранное отделение, но потом я узнал, что Иосифа осудили в самом обыкновенном рабоче-крестьянском – даже не суде, а каком-то помещении.

Приятно, что Иосиф был ко мне расположен. Но, к сожалению, его я так и не снял. Хотя придумал, как бы это следовало сделать. В Доме Мурузи (бывшем доходном доме, расположенном на углу улиц Пестеля и Короленко) у Бродского была потрясающая комната-колодец. Квартиры в старых дореволюционных домах «нарезали», а высота потолков оставалась прежней. Вот и получались такие вытянутые вверх помещения.

Кстати, Дом Мурузи в Петербурге, построенный в 1874−1877 годах для князя Александра Дмитриевича Мурузи, когда-то считался одним из самых роскошных, в этом доме жили Зинаида Гиппиус с Дмитрием Мережковским, Николай Лесков, известные философы. Все стены в комнате Бродского, кроме окна, были в книгах. И я представлял, что каким-то образом закреплюсь на потолке, причем меня не очень волновало – как. Внизу будет сидеть Иосиф, и я его сниму в этом «колодце». И пока я пытался достать широкоугольный объектив, который для этой съемки нужен был непременно, Бродского выслали из страны. Так что замечательный кадр так и не был реализован, и он остался только у меня в голове.

Кстати, второй подобный случай произошел с Людмилой Зыкиной. Ситуация сложилась несколько парадоксальная, потому что Зыкина – совсем не мой персонаж. Но мне предложили сфотографировать ее, и я с удовольствием согласился – правда, на своих условиях: не в ее шали и москонцертовских костюмах, без пресловутого кокошника и ансамбля. Я хотел сделать портрет в стиле Малявина – нечто подлинное, красивое, пусть русское, но в потрясающем малявинско-кустодиевском ключе. Однако ответа не последовало, и съемка не состоялась. Может быть, подумали: «Обычный фотограф, а ставит условия самой Зыкиной!»

Случалось, что и я отказывал. Сейчас понимаю, что в каких-то моментах погорячился. Однажды мне позвонили из приемной одного члена политбюро с просьбой фотографировать его, и меня тогда даже растрогало это предложение. Это был приятный человек, но я сказал: «Воспитывайте у себя, в политбюро, фотографа, пусть он вас и снимает!» На удивление, никаких карательных мер не последовало. Наверное, просто передали, что я занят.