По поводу смерти Лили было только одно упоминание. Литературный фонд выражал соболезнование члену Литфонда Василию Абгаровичу Катаняну в связи с уходом его жены Лили Юрьевны Брик. Так были сведены с ней счеты.

Кстати, если вспомнить завещание Маяковского, обращение к «товарищу правительству», все, указанные в нем, кроме Вероники Полонской, получали авторские отчисления от изданий Маяковского. Можете себе представить, какие это были безумные суммы.

После смерти Джугашвили Союз писателей начал борьбу с наследием культа личности в виде Лили Брик и членов семьи Горького, и Лилечку в одночасье лишили всех поступлений от изданий. А ведь она материально помогала многим возвращавшимся в это время из лагерей.

Еще был один странный и удивительный случай. Помню растерянного и ничего не понимающего болгарского исследователя творчества Маяковского, который ужасно расстроился, вернувшись из музея поэта на Лубянке. Там демонстрировалось это завещание (наверное, копия), где вообще не было упоминания Лили – только мама, сестры и Вероника Витольдовна. А Лили Брик не было вообще! И он говорил: «Как же это может быть? Там вас нет, в этом письме». А Лиля его успокаивала. Она знала, что всегда была как кость в горле у всех этих официальных маяковедов.

Спустя много лет, на моей выставке на «Винзаводе», судьба опять свела меня с Лилей Брик, потому что девочки-организаторы сделали пресс-релиз, в котором было написано следующее: «Среди легендарных персонажей Плотникова была и Лиля Брик, с которой фотографа познакомил Владимир Маяковский. История в некотором роде повторилась. В свое время Маяковский познакомил с Лилей Брик Александра Родченко». А значит, сейчас я вынужден ходить и выступать с воспоминаниями как единственный оставшийся в живых «современник» Маяковского.

Лиля Брик обожала Сергея Параджанова. В ее глазах он был гений. А сколько Лиля для него сделала! Когда он находился в исправительной колонии в Винницкой области, она, пользуясь тем, что могла покупать в «Березке» блоки заграничных сигарет и напитки, которые тогда необыкновенно ценились, посылала все это туда – думаю, что напрямую начальнику колонии. И то, что Параджанов работал там завклубом, – это была ее заслуга.

После того, как Лиля нас познакомила, Параджанов, приезжая в Петербург, жил у меня в квартире, благо она в центре, на Невском проспекте. Интересно, что Сережа подарил мне много вещей, которые делались им в колонии, в том числе коллажи, которые он изготавливал из молочных и кефирных пробок. В те годы на бутылки с молоком надевали круглые пробочки из фольги, и Сережа выдавливал на них буквально музейные, потрясающие вещи. А еще он делал коллажи из трав, из васильков, из листьев, из того, что можно было найти вокруг этой колонии. И таких коллажей у меня оказалось много. А недавно, когда я был в Ереване, в его музее, в котором Сережа даже и не успел побывать, то увидел нечто похожее на один из тех коллажей, что он подарил мне. Как-то раз, живя в моей ленинградской квартире, он перебирал мои работы, кое-что ему понравилось, и он оставил мне тот коллажик с надписью внизу: «Пораженный Параджанов». А еще он любил делать коллажи из фотографий.