Я не помню, чтобы у Миши бывали свободные деньги, в буфете мы могли купить себе только капустный салат, который, если я не ошибаюсь, стоил шесть копеек. Чтобы представить, сколько это было, приведу пример. От моего дома на Невском проспекте до Академии художеств ходил трамвай, билет стоил тридцать копеек, и ходил троллейбус – за сорок копеек. Троллейбус шел напрямую по Невскому до Дворцового моста, а потом на набережную минут за пятнадцать. А трамвай ходил в объезд, через Театральную площадь, он шел долго, у него был другой маршрут на двадцать пять минут. Разница между билетами – десять копеек. Но за эти десять копеек можно было купить капустный салат и еще за четыре копейки – газированную воду. А при Хрущеве черный хлеб в столовых стоял бесплатно на столе, как и горчица. И я до сих пор помню, как Миша намазывал слоем эту горчицу на черный хлеб, да так, что слезы текли, но это было очень вкусно, и создавалось ощущение острой кавказской кухни – у Миши корни по отцу с Северного Кавказа (Михаил Петрович Шемякин родился во Владикавказе).

Еще я помню, как, учась в художественной школе, на большой перемене весной, летом или теплой осенью (в хорошую погоду) мы выходили к сфинксам, рядом с Академией художеств. И как-то раз я поспорил с классом, что прыгну в одежде в Неву. Мне не поверили, но я прыгнул. Только потом была проблема, как высушить брюки, потому что надо было возвращаться на уроки.

А еще была неприятная история, связанная с моей принципиальностью. Я всегда знал, что если я прав, то могу поспорить даже со всем классом. А один раз я поспорил не с классом, а с какой-то группой моих одноклассников, и выиграл спор. Но класс решил, что раз я один, а нас же учили по советским идеалам – не может быть один человек прав, а целый класс не прав, и меня двое держали за руки, а остальные жестоко били, чтобы «не выделялся».

Я довольно рано заронил в себе сомнение в большевистской пропаганде и в авторитете гражданина Ульянова. Особенно когда большевики придумали, с их точки зрения, замечательный ход – Надежду Константиновну сделали его невестой. А царское правительство верило на слово людям: она приходила в тюрьму, здравствуйте, я невеста, и у нее не спрашивали ни пропуск, ни паспорт. Невеста – проходите к заключенному такому-то. И в советской школе это подавалось так, что Ульянов хитроумно обвел глупое царское правительство. И только мне одному почему-то пришло в голову: это же нечестно, они же соврали, а врать нельзя даже царскому правительству.

К Ленину я всегда относился без пиетета. Для меня он – бандит. А как вы себе представляете, чтобы главарь банды был чист и свят, когда вокруг бандюганы, террористы, Джугашвили, Орджоникидзе и прочие? Я очень хорошо помню, как пришел к своему диссидентству. Я учился в советской школе, и меня там просто поразил этот рассказ про господина Ульянова, про Крупскую и про тюрьму. И я подумал: ну нас же учат в школе, что врать нехорошо, а она солгала потом властям, и Ленин солгал. И я сказал, нет, ребята, что-то тут не так. А потом уже стало известно больше: и про баржи, полные священников, и про лагеря, и про все остальное.