— Веди меня наверх, — угрюмо потребовал Перри. — Если эта пробка заглянет в мою душу, она испугается и выпадет сама.

Комната наверху была увешана невинными картинками, каких много в гостиницах: маленькие девочки едят яблоки, качаются на качелях и беседуют с собаками. Из других украшений имелись галстуки и розовый мужчина, который читал розовую газету с изображениями дам в розовом трико.

— Если тебе понадобилось блуждать всякими перепутьями… — произнес розовый мужчина, с упреком глядя на Бейли и Перри.

— Привет, Мартин Мейси, — бросил Перри, — ну где это шампанское из каменного века?

— А что за спешка? Это тебе не пожар. Это вечеринка.

Перри со скучным видом уселся и принялся неодобрительно рассматривать галстуки.

Бейли не спеша открыл дверцу шкафа и извлек оттуда шесть красивых бутылок.

— Да сними ты эту треклятую шубу, — распорядился Мартин Мейси. — Или ты желаешь, чтобы мы тут сидели с открытыми окнами?

— Шампанское давай.

— Пойдешь сегодня к Таунсендам на цирковой бал?

— Не-а!

— А приглашение получил?

— Угу.

— Так отчего же не идешь?

— Осточертели мне все эти гулянки. Обрыдло. Под завязку нагулялся.

— А на вечеринку к Говарду Тейту собираешься?

— Нет же, говорю тебе, обрыдло.

Да ладно тебе, — примирительным тоном проговорил Мейси, — у Тейта будут только свои, из колледжа.

— Говорю тебе…

— Я думал, либо туда, либо туда ты пойдешь непременно. В газетах пишут, ты в это Рождество ни одной вечеринки не пропустил.

Перри угрюмо хмыкнул.

Ни на какие вечеринки он больше ни ногой. В мозгу вертелись классические фразы вроде: эта сторона жизни для него теперь больше, увы, не существует. Но когда мужчина произносит нечто подобное, это означает, как правило, что сам он, увы, перестал существовать в глазах какой-то женщины. Не обошла Перри стороной и другая классическая мысль: о том, что самоубийство — это трусость. Не мысль, а находка — такая уютная, вдохновляющая. Подумайте о том, сколько прекрасных людей мы бы потеряли, если бы самоубийство не было такой трусостью!

Через час, а именно к шести, Перри окончательно перестал походить на молодого человека с рекламы косметической примочки. В нем прорисовалось сходство с грубым наброском остросюжетного комикса. Троица затянула песню — экспромт, состряпанный Бейли:

— Вся беда в том, — сказал Перри (он только что, взяв расческу Бейли, начесал волосы на лоб и обвязал голову оранжевым галстуком, дабы изобразить Юлия Цезаря), — что певцы из вас, ребята, ни к черту не годные. Стоит мне сбиться с мелодии и запеть тенором, как вы тоже начинаете изображать теноров.

— Я от природы тенор, — серьезно заявил Мейси. — Просто голос не обработан. Тетка говорила, что у меня есть голос. Я прирожденный певец.

— Певцы, певцы, хорошие певцы, — повторил Бейли с телефонной трубкой в руке. — Нет, не в консерваторию, лучше уж консервы. С доставкой на дом, черт возьми… да, еду на дом. Мне нужны…

— Юлий Цезарь, — возгласил Перри, отворачиваясь от зеркала. — Железная воля, твердая решимость.