Тут она заметила Мирона.

— А это кто? Абрек, что ли?

— Абрек, — кивнул Скопин. — С Кавказа.

— А не зарежет? — махнула опухшими пальцами баба.

— Нет.

— Ну и он пусть идет. Только дальше сеней я вас не пущу. Не прибрано у меня.

Войдя в душную вонючую комнату, Скопин подумал, что если уж тут «прибрано», то что творится дальше? У маленького оконца стоял дощатый стол с плесневелыми корками, комками сальной бумаги и миской с картофельными очистками. Стены были завешаны всевозможным тряпьем, грязными тулупами на серой клочковатой овчине кислого запаха. Под столом торчала горлышками вверх целая батарея разномастных бутылок. К дощатому, когда-то крашенному коричневой краской полу прилипали подошвы.

Скопин сел на табурет, а Мирон остался стоять у дверей. Баба тоже села на лавку и уставилась на Ивана Федоровича.

— Ну, что Николай? Жив? Здоров?

Скопин вздохнул.

— В бегах он. Чуть не попался фараонам. Так что велел кланяться. Когда вернется — не знает.

— В бегах? — непонимающе спросила баба. — Почему?

— Говорю, чуть не взяли его. Ищут по Москве, — терпеливо повторил Скопин.

— А куда побежал-то?

— Не сказал.

Баба насупилась, вероятно, обдумывая какую-то неприятную для себя мысль, а потом хлопнула ладонью по столу.

— Поганец! Рупь с полтиной-то он так и не отдал!

Скопин кивнул. На это он и рассчитывал. Жильцы в таких домах часто имели с хозяевами запутанные материальные отношения.

— А он мне про это сказал, — заявил он.

— Да? — заинтересовалась баба.

— Сказал! — энергично кивнул Иван Федорович. — Мол, плохо, что хозяйке рубль задолжал, а отдать не смогу.

— Рубль! — презрительно каркнула баба. — А полтора не хочешь! Нет! Два уже! Рубль!

— Ты дальше слушай. — Скопин вытащил трубку, кисет и начал набивать чашку табаком. — Он мне говорит — найди моего друга Сёмку, пусть он отдаст.

— Сёмку? Рубчика? — спросила баба.

— Ага! Рубчика, — кивнул Скопин, запоминая кличку.

— А что это Сёмка? Разве он отдаст? — засомневалась баба.

Мирон тем временем приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Там быстро темнело, что не нравилось старому казаку.

— А почему не отдаст? — спросил Скопин у бабы. — Они же вместе слам дербанить ходили.

Баба махнула рукой.

— А! Сёмка-то раньше с братом его меньшим терся. Братца-то фараоны в железо заковали и за Бугры угнали. Тут Сёмка к Кольке и переметнулся. Мол, возьми в подельники. Нет, Сёмка не отдаст.

— Почему?

— Он все в Козицкий ходит, в дом один. К шмарам. Там есть одна — Аделька. Он на нее тратит. Любовь у него.

— А она? — спросил Скопин.

— Курва она, — ответила баба. — Как есть курва.

— А что за дом?

— Дом как дом. Откуда мне знать?

Скопин встал.

— Только Сёмка не отдаст, — сказала баба. — Может, ты дашь? А потом с Николая возьмешь, когда он вернется.

Скопин вздохнул и посмотрел на Мирона. Тот кивнул в сторону приоткрытой двери и показал рукой — пора бы уходить.

Иван Федорович сунул руку в карман, достал горсть мелочи и положил на стол.

— Вот, что есть, — сказал он.

Баба придвинула монетки к себе, не считая.

— Может, ты с абреком твоим выпить хочешь? — спросила она. — Или тебе фатера нужна? Моя-то теперь свободна, если Николай в бегах.