– Думаю, у них мало времени, – сказал Расторгуев. – Им велено нарушить работу комбината как можно быстрее. Это и понятно. Наша армия наступает, а без танков, самолетов и пушек что за наступление? Оттого и торопятся.

– Я такого же мнения, – согласился Федор. – Они торопятся, потому что ситуация на фронте их заставляет. Да и они опасаются разоблачения. Разведчик всегда боится, что его разоблачат. Хоть наш, хоть немецкий, хоть австралийский – без разницы. И это замечательно. То есть замечательно то, что они торопятся. Это означает, что они все будут делать второпях: и подбирать диверсантов, и разрабатывать план диверсии, и добывать взрывчатку. Если, конечно, они ее каким-то дивом дивным не приволокли с собой. Но думаю, что не приволокли. Через тысячи километров вряд ли сумели бы. Не дураки же они, чтобы так рисковать. Значит, будут искать здесь. Второпях. А коль второпях, то, значит, будут ошибаться. Тот, кто торопится, всегда ошибается. Ошиблись же они один раз со своими свадьбами-женитьбами! Значит, ошибутся и во второй раз. И тут-то тебе, Антон Кузьмич, придется думать в стахановском темпе – работать следует буквально-таки за десятерых…

– Да я это уже и сам понял, – сказал Расторгуев. – Усиливать охрану складов со взрывчаткой – хоть на «Поварнихе», хоть на других шахтах – нельзя. Это может вызвать подозрение у диверсантов, а коль так, то они могут затаиться или изменить планы. Я правильно понимаю?

– На все сто процентов! – поощрительно улыбнулся Федор.

– И делать разнос моим подчиненным за то, что проворонили эту Елизавету Самойлову и не проверили ее, я тоже не стану. Это, конечно, наше внутреннее дело, ну а вдруг выйдет наружу? Сам знаешь, какое у меня войско… Кто-нибудь да проговорится. Субординации-то никакой! А коль проговорится, то они могут услышать. Шпионы… И кто их знает, что от них тогда можно ожидать? Нет уж: пускай они думают, что провели нас, что мы утратили политическую бдительность. И тогда станут нас меньше опасаться. А коль так, то, значит, и они утратят свою шпионскую бдительность. Чего же им опасаться, если противники, то есть мы, растяпы? Еще и посмеются над нами. Пускай смеются.

– И здесь у меня нет никаких возражений, – сказал Федор.

– А вот секретным образом побеседовать с теми, кто выдает взрывчатку, не помешает, – продолжал развивать свою мысль майор. – Чтобы, значит, они усилили политическую бдительность и докладывали куда следует о каждом сомнительном человеке, который приблизится к ним этаким кандибобером и заведет неактуальные разговоры о жизни, а тем более о взрывчатке.

– Все так и есть, – выдохнул Федор и устало опустился на табуретку. – А я буду продолжать свое сидение на складе взрывчатки, который на «Поварнихе», и изо всех сил играть спектакль.

– Думаешь, клюнут? – спросил Расторгуев.

– Черт их знает… Но надеюсь, что клюнут. Они спешат, а моя взрывчатка ближе всего к цели. Да и сам я – красавец, и моя израненная душа – вся нараспашку. А уж как я не люблю советскую власть, о том скоро будет знать вся «Поварниха». Как же им не клюнуть? Я бы сам на себя клюнул, будь я фашистским диверсантом!