— У меня! — опасливо поправляю дохтура Иосиф Давыдыча, пытаяся спрятать ногу под кушетку. — Я это… не давал согласия, чтоб нога вашей стала.

Помощник дохтура, молодой скубент явно из духовного сословия, фыркает странно, а дохтур щурит весело глаза.

— Не давал, значит? — переспросил ён.

— Не… а то знаю я вас! У кого другого ноги отрезайте для богачей. Я окромя рук, ног да головы, другого богачества не имею. А! Ишшо тулупчик!

— Договорились, — дохтур странно дёрнул плечами, закрыв лицо бумажками.

— Честно-честно?

— Слово! На ваши руки-ноги, голову и кхм… тулупчик не претендую.

Протягиваю руку, чтоб скрепить договор, значицца, и Иосиф Давыдыч пожимает её, странно корча лицо.

— Нарочно не придумаешь, — говорит скубент. — История будет иметь определённый успех!

Присев чуть, скубент ловко срезал гипс с ноги, и увиденное мне не понравилося.

— Как у мертвяка! Цвет синюшный и опрела вся!

— Всё хорошо, — рассеянно ответствовал дохтур, оглядывая ногу через очёчки. — Насколько я могу судить, кость срослась нормально, даже удивительно. А кожа – мелочь, недельки через две в норму придёт.

— Здоровски! — настроение подскочило ажно до небес. — А то я когда вылез из-под трупов, кость так торчала, что ажно страшно было – ну как отрежут?

— Торчала? Кость? Молодой человек, вы ничего не путаете?

— Чего путать-то? — я малость даже обиделся. — Память всегда хорошей была! Соображалка-то, она по-всякому бывало, а память хорошая, не жалуюся!

— Н-да, — дохтур встал и снова уселся за стол, — удивительно даже, какой крепкий организм! Всё, казалось бы, против… и нате вам! Благополучное выздоровление. Кто пациенту перелом обрабатывал?

Чудной дохтур! Сам спросил, сам в бумажках и посмотрел.

— Мефодиев? Так-так! Ну-с, молодой человек, наступите осторожно на ногу… что чувствуете?

— Ногу. Ишшо как живот бурчит.

Дохтур, чудной, снова прячет лицо за бумагами, а скубент фыркает, чисто лошадь. А ишшо из духовного сословия!

— Боли нет? Тянущего ощущения?

— Чего? А… нетути, только наступать немного страшно – кажется всё, что нога как сосулька по весне, ломкая.

— Это пройдёт, — усмехнулся дохтур, делая какие пометки пером. — Месяцок поберегитесь, а потом снова сможете бегать, прыгать, танцевать.

— Играть на скрипке, — вырвалося у меня странное.

— Играть на скрипке, — кивнул Иосиф Давыдыч. — А что, молодой человек, вы умеете играть на скрипке?

В голосе удивление, чёрные большие глаза как-то по-новому оглядели меня.

— Не знаю, раньше не мог. А теперя, значит, смогу?!

— Идите, — махнул рукой дохтур, снова прикрыв лицо бумагами. Милосердная сестричка, приведшая меня и стоявшая всё это время истуканом у двери, тронула за плечо.

— Какой интересный молодой человек! — услыхал я, пока дверь закрывалася.

— Полон народ русский талантов, их бы…

Так и не дослушал, чегой там еврейский дохтур собирался делать с талантами русского народа.

В больничке держать меня больше не стали, сестричка милосердная вывела меня, не дав ни с кем попрощаться, только и успел, что обуть ботинки прям в колидоре, присев на корточки. Да впрочем, прощаться-то и не с кем – Мишку неделю как забрал егойный мастер, а со взрослыми мужиками я как-то не особо сошёлся. Чего у нас общего-то, окромя палаты?