— И где теперя искать их? Тулупчик, опять же…
— Неведомо то, Егорка, — нищий широко развёл руками. — А тулупчик… забудь!
Видя, что сижу весь, как в воду опущенный, Пантелей меня подбодрил:
— Утро вечера мудреней. Переночуешь с нищей братией, да поутру и будешь разбираться – что да как!
Нетрезво ковыляя впереди, Пантелей довёл меня до комнаты, где и собиралися такие же нищие пропойцы.
— Пятачок с тебя, — строго сказал он. — За ночлег, понял? Не себе беру!
Отдав пятачок съёмщику, получил место на нарах, оглядываюся тоскливо. Да… здесь вам не там! Земляки мои хучь и приехали зарабатывать, а не жить на Хитровке, всё как-то устраивались. Миски-ложки свои, у иного даже подушка, сеном набитая, бывала!
Верёвочки, опять же, натянуты – чтоб повесить хучь што и от соседей отгородиться. Картинки лубошные, патреты барышень симпатишных из газет старых, опять же. И чистенько.
Понятно, что без вошек и клопов совсем никуда, но здеся, у нищих, они только что строем не ходят! И грязища!
— Новенький? — осведомилась какая-то баба в нескольких заплатанных халатах один поверх другого, вынув циргарку изо рта.
— Егорка-конёк заночевать у нас решил, — ответствовал Пантелей. — Дай-ка прикурить, Михалыч.
Баба, которая Михалыч, дала, и знакомец мой прикурил прямо от цигарки.
— Скопец ён, — поведал Пантелей тихохонько. — В молодости того… оскопился, скопцы за такое деньги сулят, порой немалые. Думал разбогатеть, да не пошло впрок!
Нищие всё собиралися, подходя уже впотьмах. Все пьяные, грязные, вонючие. Лежащий где-то под нарами пьяный шумно опростался, и нищие начали кто смеяться, а кто и ругаться. Засранца решили выкинуть в колидор, но вступилися дружки.
— Не замай! Деньги плочены за место.
Началася драка, посереди которой пытался плясать какой-то полусумасшедший, визгливо напевая обрывки частушек. Быстро угомонившись, начали брататься, целуяся взасос.
— Эх, по нраву мне жистя такая! — Пантелей соскочил с нар и начал стучать отлетающими подмётками опорок о гнилой пол. — Барами живём! Всегда пьяные, всегда весёлые!
Ему начали хлопать, вопя вразнобой песенки, а кто-то вытащил из-под нар разбитую гитару, на которой осталося четыре струны, и начал бренчать.
— Настоящая жизнь здесь, — басом сказал крупный, не старый ещё оплывший нищий, сидящий неподалече по туркски, повернувшись ко мне. — Только здесь можно ничем не стеснять себя и других, опроститься до состояния дикого человека, почти скота. Свобода, вот истинная роскошь!
Он сально улыбнулся и погладил меня по колену.
— Фу ты! — сам не знаю, как я очутился в дверях. Постоял так чуть, и пошёл прочь, даже узел с провизией забирать не стал. К чёрту!
Шестнадцатая глава
Тёплые капли упали на щёку, но я плотнее завернулся в колючее одеяло. Капли не унимались и я ворохнулся недовольно.
— Юлька, зараза, прекрати!
Сажусь рывком, и сон тут же подёргивается дымкой беспамятства. Осталось только ощущение дома и тепла, и недоумение – что за Юлька-то така?! Зараза которая.
Скинув рогожу, вскакиваю и быстро разминаюсь под летошним дожжём, махая руками и ногами, как привык уже давно. Потом свернул рогожу кульком, перевязал наверху верёвочкой и одел на голову, расправив по плечам.