На небе показалось солнышко, и внизу изо всяких щелей тряпичными заплатанными тараканами начали выползать торговки съестным, переругиваяся и обдавая окрестности вкусными запахами прогорклого сала и чуть подтухшего, но ишшо съедобного ливера. Посцав с крыши на другую, не парадную сторону, присел на корточки и призадумался, да чуть было и не задремал наново.

— Эх! — вскочив, сбегаю вниз, зарабатывать себе копеечку. Я как чилавек тутошний и при том не оголец да не попрошайка, мал-мала в энтом, в фаворе. Чего серьёзного если, то хренушки, свои люди на то есть. А помочь чутка, коли помощник запил иль захворал, а своих рук не хватает, так могут и позвать.

— Помочь, Матрёниха!? — кликаю звонко расплывшуюся квашнёй на корчагах низенькую торговку.

— Конёк? Егорка? — щурится она заплывшими от колотушек глазами. — Никак жив? Я уж думала, зарезали тебя в больничке-то, поминать собралась. А тут ты. Посидишь? Мой-то напился вчера, вишь ты, сёдни болеет.

Киваю, и Матрёниха споро вскакивает с корчаг, засеменив до дому. Пока ждал ея, ажно придремал на тёплых корчагах-то. Ну так известное дело – спать на крыше-то, как тут выспишься-то?!

— Встань-ко, — ткнула меня в бок запыхавшаяся Матрёниха, шаря в корчаге, — держи!

— Спаси тя Бог!

Добрая тётка-то она, на цельную копейку почитай рубца отрезала! Ну да тут так – сёдни ты мне, а завтрева я тебе. Я ж не оголец какой, корчаги с товаром не опрокидываю, чтоб поживиться, значицца.

— Ступай! — щербато заулыбалась она, махая рукой. — Пройдись по рынку-то, покажись люду. Хотя погодь! Расскажь сперва, что там, в больничке-то? И ногу, ногу-то покажь!

— Во! — заголяю ногу, и торговки щупают ея, дивяся. Рассказываю, так и не раскатывая штанину обратно, и тётка жадно слушает, поражаяся и то и дело переспрашивая.

— Вот прям на чистых простынях, как баре? — лицо тако, что сразу видно – верит с трудом, хотя мне-то зачем врать?

— Ей-ей! — крещуся истово.

— Ишь!

— …погодь! — остановила она меня, когда я начал рассказывать про уход из больнички. — Вот прям вот так и сказал – погоди? И на лавочку?

— Ну да.

Матрёниха переглядывается с товарками по соседству.

— Малой как есть! — сплёвывает семечковую шелуху одна из их. — Ребёнка обвела, зараза такая!

— Можь и не обвела, — вступается вторая, можь оно само так вышло!

— Ага, ага! — завелась скандальная бабка Ясторка, шмыгая проваленным от сифилиса носом, — жди! После Ходынки-то как было? Люд пошёл туды, и почитай все, как у православных в таком разе и положено, мёртвым денюжку на грудь кидали, чтоб было на что похоронить. А опосля и живым – кто просто в больнички денюжку жертвовал, а кто и так – дескать, тому-то в помощь. Ты ж дитё, ну так и быть того не могёт, чтоб на тебя вот нисколечки не дали. А?!

Бабы как насели, ажно я сам и запутался. Сами вопросы задавали, сами на них и отвечали, значицца.

Они пока перебрёхивалися тама, я и сбежал тихохонько, да по рынку и прошёлся. Где словесами перекинулся, где помог чутка перетащить что не чижолое иль посторожить – огольцы, оне того, опасаются меня. Знают уж, что если я какой корчаги или лотка стою, то не замай!