– Картины в багаже у Евдокии Павловны едут, с недели на неделю будут! – смеясь, отвечала Варя. – А эскизов да набросков – полный чемодан привезла! Всё, как вы наказывали!

– В самом деле? – обрадовался Нерестов. – Так показывай немедля! И ребятам, я уверен, будет интересно!

Взрыв молодых, весёлых голосов подтвердил его слова, но Варя решительно отказалась:

– Да что ж так сразу-то… Позже непременно покажу, а сейчас вы мне позвольте на эскиз господина Пукирева взглянуть.

– Вы меня помните, Варвара Трофимовна? – с лёгким удивлением спросил высокий молодой человек с бородкой.

– Разумеется. – улыбнулась Варя. – А вы-то меня разве нет? Сколько раз здесь, у Акима Перфильича, встречались! И в классах училища тоже виделись! Я вашей рукой всегда восхищалась. Помню, как вы с двух карандашных чирков уже физиономию делали с характером и судьбой. Не всем это дано!

Пукирев смутился, как мальчик, покраснел, неловко поклонился. А Варя уже с интересом смотрела на эскиз. Улыбка сошла с её лица, глаза стали внимательными и серьёзными.

На небольшом холсте была изображена сцена венчания. Заплаканная юная невеста протягивала участливо склонившемуся к ней священнику тонкую руку. Венчальная свеча, казалось, дрожала в её пальцах. Рядом надменно смотрел на будущую супругу старый сморщенный генерал. За спиной невесты, скрестив руки на груди, с остановившимся мрачным взором стоял черноволосый юноша. На его бледном лице читалось с трудом сдерживаемое отчаяние.

Варя смотрела на эскиз долго и серьёзно. Молчание затягивалось. Пукирев не выдержал первым:

– Что скажете, Варвара Трофимовна? Не вовсе дурно задумано?

– Как колорит подобран чудно… – медленно, не отводя взгляда от эскиза, выговорила Варя. – И освещение прекрасное выбрали. И… так сильно, что рыдать хочется!

– Ох уж мне женщины! – страстно воскликнул Петя Чепурин. – Всё бы вам слёзы точить, а много ль в сырости проку?! Мне вот не рыдать, а прибить кого-нибудь до смерти хочется, на всё это глядя! Особенно этого старикана противного, который невесту свою и презирает, и мучить готов, – а сам рад до смерти, что теперь вся эта молодость и чистота нетронутая ему одному достаётся! Ведь всё, мерзавец, видит и понимает: и что не любят его, и что против воли девица идёт, и что жизнь её он под корень срезал, – и тем упивается, упырь! И как верно, как точно Вася всё это заметил! И ведь мало заметить – изобразить надо! Вася, милый, ты гениус не меньше Рафаэля! А может, и более! И не спорьте со мной, господа! Мадонны мадоннами, а вот эту нашу правду горькую так ещё никто не писал! Только два Василия – Перов да Пукирев! Варенька, вы ведь не знаете, – а это же Вася невесту нашего Серёжи Варенцова изобразил! И его самого – видите, шафер в позе наполеоновой? Девицу-то недавно за старика Карзинкина отдали, а Варенцов ни с чем остался, страдает, бедняга! Так Вася его и представил в картине! Вот она – высшая ступень обличения гражданского!

– В самом деле?.. – медленно выговорила Варя, не сводя глаз с картины. Голос её изменился всего на миг, но Пукирев, стоявший рядом, сразу почувствовал эту перемену и впился в лицо молодой художницы острым, потемневшим взглядом. Но Варя более ничего не сказала.