Потом пили чай из помятого самовара, разливая его по щербатым чашкам и наперебой ухаживая за единственной дамой. Рассказывали новости училища, хвастались, словно собственным, успехом картин «нашего Васьки Перова». Перебивая друг друга, говорили о том, что теперь Академия творцу не указ, что жизнь и общество совсем других идей требуют, вспоминали и Крамского, и Иванова. Потом Варя достала из ридикюля собственный разбухший альбом с набросками, который немедленно пошёл по рукам. С Вари тут же взяли обещание участвовать, как только прибудут её картины, в выставке в пользу нуждающихся студентов – и она со смехом дала слово.
– Варенька, ты этих петухов на заборе поменьше слушай! – надсаживаясь от кашля и перебивая взрыв возмущённых голосов, посоветовал Нерестов. – Ишь, как налетели: немедля обличай им всё вокруг и громи порок! Иной мазилушка ещё и руку себе не поставил, и анатомии не знает, и крестьянка у него в позе Артемиды на Олимпе стоит, – а уж туда же, разоблачать пороки рвётся с саблей наголо! А у нашего брата художника всё же первое дело – мастерство! Коли с карандашом не в ладах да с натурой работать не умеешь – никакое общественное рвение тебе не поможет!
– Надо думать, это в мой огород камешек, Аким Перфильич? – смущённо спросил Петя Чепурин. – Право, уж и не знаю, что с этой левой рукой у прачки делать! Всё куда-то не туда вылезает… Уж и Вася мне правил давеча…
– А вот это вовсе напрасно! Самому, душа моя, надобно, самому! Коли рука не компонуется – меняй всю позу, натурщицу по-другому ставь! А то ты нашу Дуську разложил на драпировке, как нимфу у ручья, – а ей, дуре, привычно, она и лежит, мух считает… А коли натурщица не нимфу, а прачку представляет, стало быть – и класть надо по-другому! А лучше – не класть, а ставить!
– Дуську-то? Ставить? Не установится нипочём! – убеждённо заявил Пукирев. – Помилуйте, Аким Перфильич, – Дуська уже лет восемь в училище Венер да Данай представляет! Её среди ночи разбуди – враз уляжется как положено! Какие уж тут прачки…
– Да где же, господа, другую натурщицу-то взять? – перебивая поднявшийся хохот, защищался Петя. – Когда одна эта Дуська на всё училище, и на ту – очередь до Рождества! Вон, Антон, бедный, с неё даже Вакха писал! Задастый такой да сисястый получился… извините меня, Варенька, но ведь это правда… и рожа сонная-сонная, недовольная! Истинный Вакх! Куда там Рубенсу!
Снова поднялся хохот. Смеялся и Нерестов, и Варя, и Пукирев – хотя в тёмных, испытующих глазах его, устремлённых на Варю, улыбки не было и в помине.
Когда через несколько минут Варя поднялась, чтобы идти, сразу несколько молодых людей вскочили, чтобы проводить её. Но Пукирев решительно возразил:
– Я провожу Варвару Трофимовну. Мне надобно с нею говорить!
Голос его был таков, что никто не решился возразить. Варя по-дочернему ласково расцеловала Нерестова, пообещала прийти вечером и принести лечебной Флёниной настойки и мёду, дружески простилась с молодыми художниками и в сопровождении Пукирева вышла из квартиры.
– Вам что-то не глянулось в моём эскизе, Варвара Трофимовна. – начал художник сразу же, как только они оказались на залитой полуденным солнцем Пятницкой. – Соблаговолите сказать – что именно!