– Никита Владимирыч, – вдруг заговорил Силин. – Ты прости, что в твои дела мешаюсь, но – отчего ж не возьмёшь жеребчика-то? Я таких коней даже у губернатора в тройке не видал! Бери, не прогадаешь! Пятьсот рублей за такую красоту – нешто деньги?

– Разумеется, Прокоп Матвеевич, не деньги. – тяжело вздохнул Никита. – Но беда в том, что и этих нет. Уж кто-кто, а ты-то знаешь. Не могу же я последние гроши во время страды спустить на… забаву!

Силин нахмурился. Взъерошил пальцами чёрную, с сильной проседью бороду. Посмотрел на свои перепачканные грязью сапоги, на вороного коня, затем – в ясно голубеющее после дождя небо… и неожиданно рассмеялся:

– На забаву, знамо дело, нельзя! Это ты по-хозяйски, Никита Владимирыч, мыслишь! А ежели не на забаву? – Никита недоумённо улыбнулся, и Силин широким жестом пригласил, – Пройдёмся, барин? Воздух-то куда как славен! А ты, Яшка, обожди!

Цыган, ничуть не обидевшись, рассмеялся и отошёл к дочери, которая, сидя на крыльце и раскидав по ступенькам рваную юбку, что-то весело рассказывала Маняше.

Закатов и Силин не спеша пошли по дороге.

– Прокоп Матвеич, и не соблазняй! – решительно сказал Никита, разбивая сапогом лужицу в грязи. – Ей-богу, денег нет! Ничего ещё не продавали, у меня даже холсты в девичьей несочтённые лежат! Да и что дадут за эти холсты… Жаль, конечно, безумно. Я понимаю, что другого такого случая у меня в жизни не будет, но… не с топором же идти на дорогу грабить!

– Боже сохрани. – серьёзно согласился Силин. – Ну, а коли я тебе взаймы дам?

– Отдавать нечем. – усмехнулся Закатов. – Нет, Прокоп Матвеич. Я тебя всегда уважал, ты знаешь… но долгов себе на шею вешать не желаю.

Силин крякнул, помолчал. Запрокинув голову, долго следил за тем, как над селом чертит широкие круги чуть заметный в вышине ястреб.

– Ишь, разбойник, кружит… цыплят высматривает! Подстрелить бы… Никита Владимирыч, а вот что если, к примеру, я у тебя землицы прикуплю? Помнишь, ещё осенью разговор у нас был? Тот клинок, который у тебя за рекой уж третий год пустует? Земле-то долго пустой стоять незачем, и так уж вся полыньём заросла! Пятьсот рублей дам, ты ещё и в барыше останешься!

– Прокоп Матвеич, сожгут тебя мужики за жадность! – усмехнулся Закатов. – Вся твоя прежняя земля за тобой осталась, ещё на три тысячи ты накупил – нешто мало?

– Земли, Никита Владимирыч, мало не бывает. – без улыбки, разом посуровев, ответил Силин. – Смотри сам: у меня в хозяйстве сам-восемь, и это без баб ещё! А с бабами выходит – шесть тягол! Сынов отделять не хочу, потому – хозяйство общее, и нам так робить сподручней. Клинышек тот прямо к нашей земле прилипает, и оно нам удобно: мы на него пару-тройку лет навоз повозим – и лучше всех земелька родит! А тебе он к чему? Репьи на нём плодить?

– Если я распродам всю свою землю – что останется Маняше в приданое? – прямо глядя на Силина, спросил Закатов. – Мне самому много не надо, но для дочери я обязан поднимать хозяйство и…

– Никита Владимирыч, ты не обессудь, но с хозяйства твоего мало проку будет. – уверенно перебил Силин. – Чтоб умело хозяйствовать, нужно в земле сызмальства ковыряться – как мужики, как отцы наши да деды. Всё про неё, родимую, знать, каждый вздох её нутром чуять…