Вслух же он сказал:

– По-моему, ты его не только украл, но и хозяина убил. Он стоит тысяч шесть. Езжай к Браницким. А лучше – в Смоленск, к губернатору, он любит красивых лошадей.

– Никого не убивал, вот тебе крест! – с неожиданным жаром отозвался цыган, разом перестав улыбаться. – А продать тороплюсь, потому что у Стешки свадьба! Сам знаешь, сколько цыганская свадьба стоит! Ей-богу, правду говорю! Ну – купишь, аль нет?

– Где же ты его «сменял»? – нахмурился Закатов. – Если в соседней волости, то…

Тут уж цыган расхохотался, с размаху хлопнув себя по коленям:

– Не бойся, барин, становой к тебе не явится! Далеко жеребчика брал! Не найдут!

Закатов тяжело вздохнул. Из последних сил не давая себе смотреть на жеребца, сказал:

– Я, с твоего позволения, проедусь на нём немного.

– Это ж само собой! – весело разрешил цыган. – Думаешь, хромой аль задошливый? И в голову не бери! Слово даю, это не конь, а… ураган сущий! Ну – заседлать велишь?

– Не трудись. – Закатов подошёл к вороному, огладил его – и, чуть не задохнувшись от подступившей к горлу радости, взлетел ему на спину. Конь коротко заржал, заплясал под всадником, перебирая ногами. И с первым же «Ну, пошёл, родной!» – сорвался с места в карьер.

Тёплый ветер бил в лицо. Кубарем катилась под ноги коню мокрая дорога, летели брызги по сторонам. Вороной летел, почти не касаясь копытами земли, пластаясь над дорогой, как былинный Серый волк под Иваном-царевичем. Трепалась и комкалась на ветру богатая грива, напрягалась крутая, мощная шея, и Закатов чувствовал, как сливается воедино с этим сказочным существом, как общими у них с конём становятся и дыхание, и мускулы, и разум… За Болотеевом с него сорвало фуражку, но Никита даже не обернулся. Чуть нажал коленом, поворачивая коня на луг, – и полетел, стелясь над высокой, ещё некошеной травой, навстречу золотисто-серой взъерошенной тучке, которая вскоре пролилась на них тёплым дождём. Никита на лету провёл ладонью по мокрым волосам, стряхнул капли на землю – и вдруг рассмеялся безудержно, громко, от души – так, как не смеялся никогда даже в детстве. Сказочный конь нёс его над полёгшими от летнего дождя травами, воздух пах цветочным мёдом. Сквозь убегающую тучку просвечивало, пятная землю, ласковое солнце, играла под ним петля неглубокой болотеевской речушки – и на сердце было легко и ясно.

Когда спустя полчаса Никита вернулся к усадьбе, рядом с цыганом стоял староста Прокоп Силин. Оба они о чём-то сосредоточенно толковали, но, когда Закатов спешился и спрыгнул на землю, цыган оборвал разговор на полуслове:

– Ну что, барин, врал я?! Глянь-ка – конь не запарился даже! Он у меня сорок вёрст отмашет и не задохнётся! Одно слово – ураган! Покупаешь?

– Нет. – твёрдо сказал Никита, вытирая со лба капли дождя и не замечая, что на губах у него по-прежнему счастливая улыбка. – Жеребец, спору нет, безупречный, но… денег нет.

– Так пятьсот же, барин! Даром отдаю! Куда уж меньше, Бога побойся!

– И пятисот нет. Прости. Ступай к Браницким, они дадут.

Цыган в отчаянии хлопнул себя по коленям. Закатов не глядя гладил разгорячённого жеребца по холке, старался смотреть в сторону, утешая себя: «Ну, что ж… ничего не поделаешь. Не ко двору такой красавец. Пятьсот рублей выбросить на ветер… нельзя, нельзя. Ещё ведь и страда не окончена, неизвестно, как рожь продастся… И вовсе, не дай Бог, градом побьёт или ещё какая-нибудь напасть… нет, нельзя.»