«Уставные грамоты станете подписывать?»
Ерёмин пристально посмотрел на мирового посредника. Оглянулся на сыновей. Спокойно, буднично ответил:
«Да нипочём. Коли только в этом наша воля и осталась – умрём, а не подписуем!»
Уже глубокой ночью Закатов вернулся домой. На крыльце стояла Дунька с фонарём, которая, не задавая вопросов, увлекла барина ужинать. Закатов наспех похлебал холодной ботвиньи и завалился спать. Проснулся было на рассвете, услышал шелест дождя по крыше, с облегчением перевернулся на другой бок и уснул снова.
Сейчас об утреннем дожде напоминали только голубые лужицы, украшавшие двор и уже наполовину высохшие: солнце пекло нешуточно. От старой липы тянуло медовым духом, в ветвях слышалось монотонное жужжание: пчёлы трудились вовсю. Лучи, пробиваясь сквозь густую листву, наполняли горницу странным зеленоватым светом. Влетевшая в комнату бабочка-капустница беспомощно билась в занавеску. Закатов некоторое время наблюдал за ней, надеясь, что бабочка сама отыщет щель. Но та продолжала бестолково тыкаться в ткань в полвершке от пути на волю. Проклиная всё на свете, Никита поднялся, осторожно взял бабочку двумя пальцами за брюшко, раздёрнул свободной рукой занавески… и замер у окна.
Внизу стояла цыганка. Девчонка лет восемнадцати, тоненькая и стройная, загорелая дочерна, с растрёпанной гривой волос, в выгоревшей, когда-то красной юбке, изорванной и истрёпанной по подолу. Небрежно заслоняясь ладонью от бьющих ей в лицо лучей, цыганка смотрела на сердитую Дуньку и улыбалась. Заметив движение занавески, она подняла голову, улыбнулась ещё шире и помахала Закатову:
– Барин, спускайся! Погадаю, чем душа утешится!
– Ах ты, нахалка! – всплеснула руками Дунька. – Да что ж это за наказанье! Поди, говорят тебе, на деревню! Может, там твою брехню кто послушать захочет, а у барина и без тебя… А ну, огольцы, пошли вон от птичника! Да что ж это за анчихристово сошествие?! И не подходи к барышне, как есть кулаком по башке уважу! Впору войску вызывать!
– Вызывай, красавица! – милостиво разрешила цыганка, срывая былинку мятлика и старательно обдувая с него пыльцу. Мимоходом она сделала «рожки» грязными пальцами, и сидевшая на крыльце Маняша весело рассмеялась. – Заодно и солдатикам погадаю, они мне сухариков накидают… А на деревне сейчас что мне делать? Все на покосах, пусто, и поворожить некому! Барин, бари-ин! Спущайся, покуда меня твоя хозяйка не выгнала!
Закатов невольно улыбнулся в ответ. Он уже давно не видел таких лиц – весёлых, безмятежных, без обречённого уныния и тоски в глазах. Что-то смутно знакомое почудилось ему в этом дерзком взгляде, в откинутых на спину, спутанных волосах… Закатов потёр кулаком лоб, невесело улыбнулся своим воспоминаниям и принялся одеваться.
Когда он десять минут спустя спустился на двор, там уже гремело веселье. Девчонка, приплясывая и блестя глазами, пела «Калинку-малинку». Вокруг скакали в грязи её чумазые братья. Маняша в буйном восторге прыгала на ступеньках крыльца. Усмехались дворовые, повылезшие из конюшни и птичника. И даже Дунька, стоя, как часовой, рядом со своей барышней, снисходительно улыбалась.