– Бумага-то всё терпит. – усмехнулся Антип.

– А коли я тебе скажу, что сроду никого не убивала, – поверишь? – ровным голосом спросила Василиса. Антип как можно спокойнее ответил:

– Чего ж не поверить?

Василиса вздохнула, криво улыбнулась дрожащими губами. Не глядя на Антипа, перекрестилась, шёпотом сказала:

– Вот как на духу тебе… Чтоб душе моей гореть вечно, коли вру… Ни барыни я не убивала, ни в делах Васькиных завязана не была! Я у них, иродов, тогда в ногах валялась, Христом-богом просила: барыню, черти, не трогайте, святая она, как есть святая! Они меня и слушать не схотели… силом уволокли… А взяли потом всех! И под суд все пошли! А там уж кто меня слушал?.. Коли с атаманом жила да по начальству не донесла – стало быть, соучастница… А я… Я следователя уж как просила: дайте с барином нашим поговорить, я ему всё скажу как есть, пусть знает, что Васёнка благодарность помнит, что и в мыслях у меня не было… Не дали! Не допустили! Не захотел барин и видеть меня! А я…

Антип жестом прервал её:

– Будет, Васёнка. Не рви душу-то себе. Дело прошлое.

Она послушно умолкла. Вытерла слёзы. Глядя на игру солнечных пятен в траве, спросила:

– А то, что гулящая я – тоже тебе пустяк?

– Кто-о?!. – изумился Антип. И, к испугу Василисы, расхохотался вдруг так, что дятел у них над головами испуганно сорвался с сосны и полетел через всю поляну, растопырив чёрно-белые крылья. – Ну тебя, право, Васёна… Скажешь тоже… нешто я гулящих не видал?! Вон – полна каторга… Тебе с ними и рядом не стоять! Выдумала тоже – гулящая… Надели на козу хомут да кобылой окрестили!

– Да что ты гогочешь-то?! – взвилась Василиса, ударив кулаком по сосне. – Знаешь всё про меня – и смеёшься! Знаешь, как я по этапу шла! Как любой со мной мог что хочешь сотворить… И творили! И в том не виноваты даже, я ведь и… Я словно во сне была, мне всё равно было, ничего и не чуяла… Одного ждала – помереть бы, господи, помереть скорей… – слёзы снова побежали по её лицу, и Василиса судорожно уткнулась головой в колени.

Горячая, тяжёлая рука легла на её плечо. Василиса дёрнулась было, но ладонь Антипа была словно чугунная, и сбросить её не удалось.

– Пустое ведь это, Василиса. – спокойно сказал он. – Прости, что посмеялся. Над бедой-то грешно зубы скалить. Только ведь и в голове не умещается, что ты себя в гулящие пишешь! Коли ты хворая была, а какие-то сукины сыны тем пользовались – в чём ты-то повинна? Их это грех, а не твой. Не о чем и говорить. Я гулящим девкам тоже не судья, они не от хорошей жизни с кем попало любятся… Но ты-то – не они! Вовсе дело другое! Ну а коль я тебе противный – больше и рта про то не открою. Или, может, тебе другой кто люб?

– Тьфу, скажешь тоже! – совершенно искренне сплюнула Василиса. Антип невесело усмехнулся.

– Так как же будем, Василиса Мелентьевна?

Василиса молчала, глядя на солнечные пятна и крепко прижимая ладонью руку Антипа на своём плече. Антип замер как каменный, не сводя взгляда с её тонких, перепачканных в травяном соке пальцев. Из леса донёсся тревожный стрёкот белки, и сразу три рыжих хвоста перелетели через поляну по веткам, сопровождаемые паническими птичьими воплями. «Куница озорует.» – подумал Антип.