– И когда ты по-ихнему выучиться успел? – поинтересовался Ефим.

– А как же ещё? – пожал плечами Антип. – Я же с ними всю зиму прожил. Полгода, почитай. Хочешь-не хочешь, а выучишься.

– Как ты вылез-то из той дыры? Нешто ангелы на крыльях вынесли?

– Ангелов не было, – серьёзно ответил Антип, – А волокло под землёй, верно, версту, а то и три. О камни так било, что едва сознанье не утратил. Вода ледяная, о камни швыряет, и темень кромешная, как в аду… – Антип опустил голову, вспоминая. Ефим жадно, подавшись вперёд всем телом, смотрел на брата.

– И то ещё свезло, что в памяти оставался! Потому, если б обеспамятел, враз бы воды нахлебался – и тут уж поминай как звали… И глаз почти что сразу выстегнуло. Больно было – страсть… Насилу увидел, что светлеет впереди-то и прямо туда несёт… И ведь выволокло на свет! Кругом – камни да горы, снегом уж обдёрнуты, за горами лес едва виден… А я – мокрый наскрозь, весь в кровище, глаза нет, и обе ноги перебиты! Полдня на пузе до леса полз, думал – хоть яму найти какую, отлежаться… И нет бы подумать, что в лесу звери съедят! На кровь, на запах повыйдут – и всё… Когда смекнул, уж обратно ползти сил не было. Думаю – ладно, видать, время моё пришло. Сколько провалялся там под ёлками – не помню. То в жар кидало, то в холод… Потом гляжу – волк из лесу выходит. За ним – другой, третий… А я уже даже шишки в них кинуть не мог. Лежу, смотрю на них – а они на меня. Глаза зелёные… С лапы на лапу переступают, будто плясать примеряются, – да всё ближе и ближе. А я понимаю, что смерть пришла, – и, как на грех, даже молитвы вспомнить не могу! И только одно в голове почему-то крутится: сеет ли тятька рожь об этот год, али овсу очередь? – увидев недоверчивое, почти испуганное выражение лица брата, Антип усмехнулся, – Ты не думай, я в своём уме. Но вот тогда, когда погибели ждал, – одни только тятины овсы в мыслях стояли. Сам не знаю, отчего… Потом вдруг раз – волки разом с места снялись и ушли! Я ещё удивился: нешто в кои веки Господь вовремя проснулся? Смотрю – конные из леса выходят. Вижу – буряты. Ну, думаю, второй раз смерть подошла: сейчас прирежут да ремки сымут… Одна рожа надо мной наклоняется, смотрю – наш Гамбо! А боле ничего и не помню: сомлел. В чувствие только в ихней юрте пришёл. Там за меня бабка Бадарма взялась. Уж и мучила! – Антип передёрнул плечами, вспоминая. – Ноги мои несчастные и крутила, и вертела, и в какие-то камни зажимала, и листьями горячими обвёртывала… Как есть Устя Даниловна, только вместо сказок всё визжала да руками на меня махала. Но, видишь, срослись за зиму кости-то! А глаза уж не вернуть… – он усмехнулся, – Зато теперь точно в рекрута не возьмут!

– С чего же буряты тебя на зиму у себя оставили? – сощурился Ефим.

– А нешто они не люди? – пожал плечами Антип. – Хоть и нехристи, а совесть на месте! Гамбо битый час со старшинами толковал, всё рассказывал, как мы его из ямины вытащили да как Устя Даниловна его болотной травой лечила. Да ещё повезло, что тятька его значительный человек у них оказался! Не то поп, не то колдун: в уваженье большом, значит! То есть, оставили меня зимовать. Меня поначалу-то тоска разбирала… Ведь знать не знал – живы вы, аль нет! Всё хотел вернуться, поглядеть… – голос Антипа вдруг оборвался, по лицу, всегда спокойному, пробежала короткая судорога. У Ефима болезненно дёрнулось сердце. Он сразу вспомнил, как сам сидел тогда, обхватив колени руками, у проклятого Алтан-камня, смотрел в чёрную дыру и понимал, что остался один…